Жуть и оторопь брала баб, бросающих в полдороге свою скотину и молча разбегающихся в разные стороны. Да и коровы-то, что бы понимали, а тоже, приостанавливались, смотрели дикими глазами на повешенных и торопливо переходили на другую сторону улицы.

Кого-то отрядили известить о происшествии властям, но, вернувшись уж к ночи, он сообщил, что везде беспорядки, везде комиссары в кожанках и им наплевать на то, что случилось в Бродах. Велели разбираться самим.

Но уже через день, оказалось, что совсем не наплевать. Приехал какой-то комиссар, судя по кожаной куртке, приехал в лёгкой, двухколёсной пролётке, в сопровождении пятерых вооружённых всадников. У самого комиссара на боку тоже висел наган. Всех собрали возле церкви.

Вот тут и выяснилось, что богатеев деревенских, или как их ещё называли – хозяев, ни одного нет. Ни их самих, ни старших сыновей, ни коней нет.

Кто-то высказал предположение, что они подались в леса:

– Поди, банду организуют…

– Банду…

– Банду.

Слово бранное, недоброе слово прошелестело над толпой и достигло уха приезжего начальника, комиссара.

– Где? Где банда?!

Он и руку уже положил на наган, и плечи расправил, скидывая накипевшую усталость. И народ, шаг назад сделал было, но солдаты каким-то чутьём обнаружили жён сбежавших богатеев и прикладами выдавили их из толпы, вытеснили. Может быть, кто-то подсказал, как они, сами-то их так быстро нашли. Может по одежде, может по осанке, по манере стоять прямо, независимо, даже гордо.

– И где наши муженьки? Что молчите? Где они?! Честных людей повесили на ворота, и бежать в леса, испужались народного гнева?

Бабы, с детьми молча, стояли между начальником и солдатами, оглядываясь на селян, словно прося у них защиты. Но толпа тоже молчала. Родилось какое-то коллективное чувство вины за то, что кто-то повесил солдат, за то, что куда-то скрылись хозяева. Да, просто вины, даже беспричинной. Коль есть начальник, который ругает, значит, все остальные виноваты. Должны быть виноваты, должны. Не может большой начальник ругаться без причины, без вины.

– Подстилки кулацкие…. Я вас научу свободу любить.

Комиссар приблизился вплотную к группе оробевших женщин и, как-то неожиданно для всех, позволил себе просто хамскую скабрезность в отношении полнотелой, молодухи. Она, не раздумывая, просто инстинктивно влепила ему оплеуху. Удар был крепкий, и комиссар отлетел на пару шагов и оказался на одном колене.

Вскочив, он что-то кричал и пытался выхватить из кобуры наган. В этот момент раздался выстрел. Женщина, подкосившись, грохнулась в пыльную дорогу. Солдат, который стрелял, уже передёрнул затвор и наставил винтовку на толпу. В дальних рядах собравшихся началось движение, кто-то кинулся бежать, кто-то заголосил: «Убива-а-ают!». Комиссар, так и не достав наган, подлетел к солдату и зашипел на него:

– Ты что? Ты что наделал? Что ты наделал, болван?!

Солдат старательно тянул шею и расправлял плечи:

– Так… Вас же сказали охранять. Вот.

Кто-то ещё кричал, шарахнулись во все стороны. Толпа быстро редела. Остались возле убитой солдаты, да комиссар. Где-то в соседнем дворе истошно выла собака, да на церковных тополях расположились вороны и старались перекричать друг друга.

Комиссар вышагивал взад, вперёд, заложив руки за спину. Солдаты, вытянувшись, слушали разнос. Из церковной калитки вышел священник, обернувшись на церковь, перекрестился и, шагнув несколько раз, столкнулся лицом к лицу с комиссаром.

– Вот! Опиум для народа!

Священник мелко крестился и пытался разойтись с агрессивно настроенным человеком, но тот ухватился за рукав рясы и не пускал.