Командир отряда, моложавая, крепкая женщина по имени Фаина Ниловна, даже имела какое-то воинское звание. Но никто из подчинённых по званию к ней не обращался. Кто-то звал по имени и отчеству, кто-то, кто помоложе, называл тётей Фаей. За глаза же все звали командиршу не иначе, как «Фанилой», вложив в это слово и имя, и отчество и всё остальное, о чём в мужской среде говорить не принято.

Фанила была мужиковата, имела грубоватый, чуть с хрипотцой, командирский голос, но девчат на дыбы не ставила, не то, чтобы относилась к ним с любовью, но и излишне не строжилась, наказывала очень редко. К тому же, Фанила была тайной алкоголичкой. Она и дня не могла прожить без водки, вина, или самогона. Вот и здесь, в Бродах, заняв оборону, выставив посты и определив порядок патрулирования, она затарилась самогонкой и, закрывшись в отдельной комнате, пила.

Когда появлялась среди подчинённых, те едва сдерживались, чтобы не отвернуться от крепкого запаха перегара. Вот уж Фанила, так Фанила.

Девчата бегали на реку купаться, а Фанила даже не выходила. Иногда до самых потёмок не выходила из своей комнатки. Девчата подкрадывались на цыпочках к её двери и прислушивались: жива ли?

Основной наблюдательный пункт по определению находился на колокольне. Может быть, по этой причине там и дежурили по двое, возле пулемёта.

– А у тебя? Мама?

– Да. И мама, и братишка. Они не переживут, если со мной что… Папу забрали. Он инженер. Сказали, что нужен специалист и забрали. Нам кажется, его просто арестовали.

– Нет! Нет, не думай так. Думать надо о хорошем.

– А сама? Сама говоришь, что нас убьют…

– Нет! Не думай так. Никто нас не убьёт. За что нас?..

– Я старика застрелила. Во-он в том доме.… Ой! Что это? Что это?!

Девчата приникли к проёму и смотрели в сторону реки. По дороге, бодрым шагом, придерживая линию строя, двигался небольшой отряд военных. Винтовки мерно покачивались в такт шагам, изредка взблёскивая штыками. За последними солдатами лениво поднималось облачко пыли и отплывало в сторону от дороги, там оседало. Командир шёл чуть впереди и сбоку, опираясь левой рукой на длинную, чуть не до самой земли, саблю.

– Ой! Ой, мамочки. Надо Фаниле сказать.

– Надо тревогу…. Ой.

Но, видимо, приближающегося противника уже заметили. В церковной ограде поднялась суета. Кто-то торопливо натягивал гимнастёрку, кто-то пытался застегнуть ремень с подсумками, с запасными патронами прямо на бельё. Кто-то уже сбегал на реку и предупредил купающихся, и теперь они, растянувшись по проулку, бежали в сторону церкви, отсвечивая белыми, залипшими на мокром теле, рубахами.

Брякали приклады и клацали затворы. Фанила, безо всякой суеты, распоряжалась, кому какую позицию занимать.

Солдаты уже рассыпались по улицам и охватывали полукольцом самый центр, сжимая это кольцо к церковной ограде. Прогремели первые выстрелы. Девчонки, бежавшие от реки, выскочили прямо на солдат и те их расстреливали, как в тире. Передние упали, следом, из проулка выскакивали ещё и тоже падали, после прицельных выстрелов. Снова выбегали из проулка и снова попадали под винтовочный огонь.

Нестройные хлопки доносились от церкви, но они были очень редкие. Фанила во весь голос кричала:

– Пулемёт! Пулемёт! Почему молчит пулемёт?!

Но пулемёт молчал. Девчонки видели, как погибали их подруги, выбегающие из проулка, от реки. Видели, как они, с мокрыми волосами, безоружные, в белом, солдатском исподнем валились друг на друга как подкошенные и сразу, сразу рубашки становились алыми. А руки вразброс. И волосы. Волосы растекались по закровеневшим рубахам.