– То есть сам ты предпочитаешь сидеть в темноте?

Он улыбается, и улыбка его, какая-то тихая, умиротворенная, как фонарь, зажженный в ночи, мелькает проблеском белых зубов.

– В темноте хорошо думается. Не знала? – Голос парня разгоняет последних призраков, прячущихся по углам.

И я чуть скептически замечаю:

– Не знала, что ты подвержен этой болезни!

– Ты много чего обо мне не знаешь, хотя, уверен, полагаешь обратное…

Я слышу обиду в его тихом, укоряющем голосе и готова ответить на выпад чем-то не менее подходящим, но ребенок у меня на руках канючит вдруг:

– Могу я в кроватку? Я устал на руках. Мы с Тэдди оба устали… – И он показывает плюшевого медведя.

Я удобнее перехватываю его.

– Конечно, малыш. – И уже готова направиться к лестнице, но Доминик подходит и берет у меня мальчика.

– Спасибо, – искренне благодарю я, разминая затекшие мышцы рук и спины, и направляюсь за ними по лестнице.

– Так ты сегодня никуда больше не собираешься? – интересуюсь у Ника.

– Нет.

– А как же твоя вечеринка?

– Никак.

Немногословно, однако, но радует уже то, что мне не придется дожидаться Хелену…

– Тогда я могу возвращаться домой? Присмотришь за Томми?

Доминик опускает брата в кровать и укрывает его, заботливо подтолкнув края одеяла.

– Да, конечно, я присмотрю за ним, – отвечает, одарив меня взглядом. – Тебя проводить?

Я хочу возразить, что не стоит ему отлучаться от брата, как сам Томми открывает глаза и берет меня за руку.

– Тетя Джессика, расскажите мне сказку! Пожалуйста, – просит он умоляющим тоном.

Просьба не внове: Пауль частенько потчует братика сказками.

– Какую сказку ты хотел бы услышать? – спрашиваю у Томми, и его личико в свете бледной настольной лампы лучится хитринкой.

– Про короля с ослиными ушами! – Ну, конечно, стоило догадаться, ведь то его любимая сказка.

– Хорошо, я расскажу тебе сказку про короля с ослиными ушами, а ты закрывай глазки и засыпай. – Скидываю балетки, и, пристроившись под боком у мальчика, ощущаю, что говорится, затылком, внимательный взгляд его брата, наблюдающий за нами.

– Могу я тоже послушать? – интересуется он, присаживаясь с другого края кровати. – Никогда этой сказки не слышал.

– Совсем никогда?! – удивляется маленький Томми. – Но ведь ты такой взрослый, а взрослые знают всё-всё...

Доминик хмыкает, щелкая брата по носу:

– Тебе повезло иметь брата и такую вот Джессику, рассказывающих на ночь сказки, у меня таких не было. – И ко мне, поясняя: – Мама, знаешь ли, не сильна в сказках, как и в принципе… в материнстве. Это сейчас она стала другой… В силу ли возраста, или ты на нее благотворно влияешь. – Он смущает меня своим пристальным взглядом. – В любом случае, сказок в детстве мне не читали… Так могу я остаться?

Мне становится донельзя жалко того маленького Доминика Шрайбера, который, лишившись отца, оказался рядом с влюбленной по уши матерью, не особо озабоченной его чувствами.

– Это твой дом, тебе незачем спрашивать, – отвечаю осипшим от волнения голосом.

И Томми, протянув брату маленькую ладошку, усаживает его рядом с собой. Доминик тут же располагается на постели, подложив свободную руку под голову.

Сейчас, в полутьме маленькой комнаты, он как-то по-особенному хорош: густые тени от ресниц на щеках, дневная небритость на красиво очерченных скулах – и глаза, будто таящие что-то. Нашептывающие. Манящие.

Я, наверное, слишком долго гляжу на него, так как Томми напоминает:

– А сказка?

– Я тоже заждался, – усмехается Доминик, делая вид, что не знает о том, что я рассматривала его.

Удивительно неоднозначный молодой человек: то серьезный до дрожи, то совершенно несносный в своей несерьезности.