И, успокоив себя этими мыслями, я вернулась к привычному течению нашей жизни…

В частности этим вечером нам с Юргеном предстояло сыграть роль нянек для Томми с Элиасом: Хелена собралась на свидание, а так как старшие братья имели на вечер собственные планы, то мы с мужем вызвались присмотреть за младшим Шрайбером.

– Томми очень привязан к своей кровати, – в сотый раз повторяет Хелена, отдавая нам сумку с вещами сына. – Как бы он не устроил ночью скандал. Если что, сразу звоните, договорились?

– Позвонить и испортить твое свидание? – улыбаюсь я. И тут же спешу ее успокоить: – Да не волнуйся ты, вот увидишь, Томми с Элиасом будут спать как младенцы. Они так сдружились, что будут счастливы совместной ночевке! Просто иди на свидание и выброси это из головы.

Но Хелена никак не успокоится: всё повторяет снова и снова, что Томми нужна его плюшевая игрушка и ЕГО одеяльце, вот оно здесь, в этой сумке. В конце концов, в сотый раз уверив ее, что ничего не случится, мы выставляем Хелену за дверь.

Но она тут же снова жмет на звонок.

– И все-таки я оставлю вам ключ от дома… – виновато улыбаясь, произносит она. – На всякий случай. – И кладет в мою ладонь ключ.

Вечер проходит абсолютно обыденно: мы играем с детьми в настольные игры, едим спагетти под соусом «болоньезе», а пред сном позволяем им подольше побалагурить в постели, мысленно предвкушая скорые тишину и покой. И вскоре они действительно успокаиваются…

Но этот покой длится не далее часа, так как в полночь, проснувшись с плачем, Томми устраивает настоящий концерт, требуя маму и вернуться домой. Никакие наши увещевания не действуют на него, так что, отчаявшись успокоить ребенка, я заворачиваю его в одеяло и выношу в ночь из дома. Идти недалеко, и, убедив Юргена остаться и присмотреть за разбуженным плачем Томми Элиасом, я направляюсь к дому Хелены…

Будет славно, если она уже вернулась домой!

Но нет, дом темен и тих, как особняк с привидениями.

Жутко до дрожи…

Может, зря я не послушалась мужа, предлагавшего проводить меня? Нет же, велела ему ложиться в постель и выспаться перед работой. А теперь трясусь, как осиновый лист…

Все-таки развитое воображение – одно наказание. Так и мерещится за каждым кустом что-нибудь страшное…

Томми оказывается невероятно тяжел для своих четырех лет, и я натужно дышу, когда вношу его в дом.

Внутри стоит звенящая тишина, и я шепотом интересуюсь:

– Томми, ты спишь? Мы дома.

Он что-то сонно мычит, и я рада, что не одна в этой странной фантасмагории пляшущих по полу теней и световых бликов от уличных фонарей.

Нащупываю рукой выключатель, чтобы окончательно прогнать призраков, метущихся в моей голове, и тут же подскакиваю на месте, услышав голос у себя за спиной:

– Джессика? Что ты здесь делаешь?

Сердце колотится, как ошалевшее, даже руки слабеют: вот-вот выроню Томми.

А тот, заворочавшись у меня на руках, сипло осведомляется:

– Ник, это ты?

Доминик?!

Это всего лишь Доминик Шрайбер!

Я выдыхаю, неожиданно разозлившись:

– Ты меня до ужаса напугал! У меня чуть сердце не остановилось. Что ты вообще делаешь дома, да еще в темноте? Хелена сказала, ты будешь отсутствовать до утра...

– Планы переменились, – отвечает Ник, пожимая плечами. И в темноте я вижу лишь чуть подсвеченные лунным светом глаза…

Мы шепчемся, словно боимся разбудить Томми, но мальчик, напротив, разбузыкавшись, глядит на нас большими глазами.

– Почему свет не включил? – интересуюсь, всё ещё отчасти злясь на него за свой недавний испуг.

– Так бы и сделал, знай я, что ты появишься здесь посреди ночи.