Сука.

— Сама такая, беззадая, — ворчу под нос и обнимаю себя руками. — Помылась хоть, надеюсь?.. Или с закрытыми глазами там верещишь?

Как мне теперь развидеть ее лицо в следах, оставленных им?..

Как с этим жить?..

Как?..

Опустив подбородок, продолжаю изучать свое отражение. Цвет лица выравнивается, скулы краснеют от негодования и стыда. Главное, больше не тошнит.

— Вита, твою мать, — гремит Авдеев. — Прекрати.

— Просто идиотка малолетняя. Ее стучаться не учили?.. Она из леса вышла?

— Вита, мне не нравится, как ты говоришь об Ане.

— Зато сосешь что надо, Вита, — добавляю и снова шмыгаю носом. — Просто говорить — не твой конек, Яичкина.

Почувствовав неприятный запах изо рта, склоняюсь над раковиной и вскрываю упаковку с одноразовой щеткой и маленьким тюбиком зубной пасты.

— Анют, — слышу спокойный голос Загорского. — Открой мне, малыш. Что у вас случилось? Нормально же все было.

Бросив взгляд на дверь, вижу, что ручка вот-вот выпадет.

— Выйди, расскажи мне все, Анют?

Да я со стыда сгорю, если буду пересказывать.

Помимо всего, там внутри есть еще какое-то чувство. Оно такое объемное и тяжелое, что грудную клетку больно сдавливает. Я пытаюсь как-то с ним справиться, но пока не получается.

Задыхаюсь.

— Она залетела к нам, когда мы с моим парнем занимались сексом, — жалуется Вита.

Горько усмехнувшись, принимаюсь ожесточенно чистить зубы.

Они. Занимались. Сексом.

Шар становится еще больше. Снова мутит.

— Ненормальная дура, — Яичкина продолжает.

— Вита, блядь. Я тебя попросил… Иди в комнату.

— Ты будешь и дальше ее выгораживать, да? Может, хватит, Миш? Детство кончилось, вам вовсе не обязательно все это продолжать. Вы друг другу никто. Зачем ты с ней носишься?

Шар в груди лопается.

Захлебываюсь эмоциями, горло кровью наливается. Ненависть, растерянность, потерянность…

— Вита! Еще слово — и мы с тобой тоже друг другу больше никто. Ясно тебе?.. — отвечает массажистке Арктика.

— Да пошел ты, Авдеев. Как вы меня достали, малолетки!..

Черт.

Щетка валится из рук. Всхлипнув, отправляю ее в мусорное ведро.

— Что ты сделал с Аней? — Ярик злится.

— Я — ничего, и ты… видимо, тоже ничего, раз она ко мне пришла.

— Ты сволочь. Ей позвонил кто-то из твоих…

Я резко вспоминаю о Розе. У старушки что-то с сердцем, а я тут из-за минета Яичкиной страдаю.

Мамочки! Я ведь совсем забыла.

Открывая дверь, уже начинаю рыдать. Плечи трясутся, кожу на животе не чувствую. Пытаюсь объясниться, но выходит ужасно плохо.

Я бы хотела быть гордой и вообще не показывать своей реакции на случившееся. Пока так.

— Там Розе плохо, — обращаюсь к Майку.

Он обхватывает руками мое лицо и стирает слезы большими пальцами. Смотрит на меня внимательно.

— В смысле плохо? — обеспокоенно спрашивает.

— Сердце.

— Пиздец, — его глаза мечутся.

— Давай… давай уедем, пожалуйста, Майк. Я домой хочу…

Дальше начинается очередная потасовка.

Загорский с Авдеевым препираются, используя нецензурные выражения, Вита громко рыдает в спальне. Я искренне извиняюсь перед Яриком, как-то оправдываю это все нездоровьем бабушки Розы, тут же прошу прощения снова.

Круговорот слез, извинений и неловкости.

А всего-то надо было в дверь постучать.

Не знаю, что мною движет, но в этом состоянии успеваю закинуть вещи обратно в чемодан, и Майк, уже одетый в толстовку, джинсы и кроссовки, несет все к машине.

— Виту отвези. Будь так добр, — просит Загорского уже на улице.

Тайга, кажется, отходит и тоже теперь выглядит обеспокоенным.

Боже. Я всех напугала, потому что Роза — общая любимица «Родины». Общая бабушка. Даже Авдеев и Загорский зарыли топор войны.