Таких я вычеркнула.

Земля не может без солнца, но ведь солнце способно сжечь ее, бедную, за одну секунду. Превратить органическую оболочку, всех обитателей, в тлеющий пепел. И если бы наша зеленая планета умела думать, я уверена, это была бы первая и последняя мысль, с которой она бы засыпала.

Это сложно. Немыслимо сложно. Довериться и дать возможность согревать себя тому, кто может уничтожить. Глупость, на которую способна только женщина без мозгов.

— Боишься, Ань?..

— А мне нужно тебя бояться? — спрашиваю задиристо.

— Нет, конечно. Я тебя насиловать не собираюсь, но надеюсь, что ты позволишь чуть больше, чем обычно. У нас две ночи впереди… Я весь — предвкушение.

Оставив накидку на кресле, опускаюсь на покрывало. В комнате зажжен неяркий свет. Обстановка интимная, но не так чтобы очень. В самый раз.

— Мне кажется, нам рано, Ярик… — выпаливаю и закусываю нижнюю губу от стеснения.

— Почему ты так считаешь?

— Мы недостаточно друг друга знаем.

— Я тебя знаю так, как не знаю никого, Анют.

— Мм. Думаю, ты преувеличиваешь.

— Да я клянусь тебе, — говорит он, проталкивая руку мне под голову, а второй накрывая мою талию. При этом не перестает говорить веселым тоном. — Мы с Авдеевым, когда были на сборах, пол-Сочи пешком протоптали, потому что искали для Анечки инжирное варенье.

Тихонько смеюсь.

— Я люблю, но…

— Но только чтобы инжир был в банке целиком, — произносит возмущенным тоном. — Мне Авдеев весь мозг вынес этим твоим вареньем. На улице сорок градусов в тени, а ему по рынкам и палаткам шарахаться приспичило.

— Он привез мне десять банок, и мама раздала их соседям и нашей домработнице, — вспоминаю.

— Ну вот, я ведь говорил! Не стоило и стараться!..

С нотками легкой ностальгии и грусти улыбаюсь.

Может, и не стоило...

— А в Москве?..

— Что в Москве?

— Мы на поезд опоздали! Из-за тебя, Андреева!

— Не помню такого.

— А ты и не вспомнишь, потому что не знаешь. Кто б тебе такое рассказал? Мы с игры ехали, а тебе приспичило забрать какую-то шмотку из столичного магазина.

— Да! Это было бирюзовое платье. К нам в Ленск привозят только устаревшие коллекции, а я хотела из новой. Эй, — вдруг вспоминаю, — в свое оправдание могу сказать, что думала, вам будет по пути.

— Торговый центр был в Химках, — мрачно выдает Ярик.

Я смеюсь.

— А как вас тренер отпустил?

— А кто его спрашивал? Авдееву если в голову что-то взбредет, пиши пропало. На такси потом поезд догоняли, а он еще три месяца мне долг отдавал.

— Дураки! — тоже возмущаюсь. — Я бы и без платья прожила.

— Что и требовалось доказать. Вы, женщины, только мозг выносите!

— Эй, — толкаю его в бок. — Ты что, бессмертный?

— Бессмертный у нас Алтай. Я — Загорский. Не забывай, детка, — отвечает Ярослав нагло и тянется губами к моему лицу.

Задержав дыхание, сглатываю слюну и закрываю глаза. Поцелуй не обжигает, он… греет. Своей теплотой, обезоруживающей лаской и трогательной осторожностью.

Вкусно, но не приторно.

Сладко, но без всплеска инсулина в крови.

Волнительно, но не так, чтобы дыхание застопорилось.

Я чувствую все. То, как наши языки соприкасаются. Как они неуклюже сталкиваются, будто бы здороваются. Как я случайно кусаю его верхнюю губу, но Ярослав не дает мне остановиться.

Поцелуи Авдеева и Загорского отличаются только тем, что с Ярославом я могу воссоздать весь процесс по минутам. Могу написать учебное пособие со стрелочками. Это не вспышка и не мгла. Я могу целоваться и жить дальше.

Что, в общем-то, и делаю, потому что мой телефон неожиданно напоминает о себе.

— Прости, — извиняюсь и приподнимаюсь.