Он какое-то время молчал, приблизился вплотную и смял темными пальцами мой подбородок. До ломоты.

— Отвечай.

Я сглотнула, упираясь руками в его грудь:

— Я не знаю. Ничего.

— Не знаешь… — он шумно выдохнул, внезапно отстранился, и я испытала настоящее облегчение. — Я видел, как ты торговалась с Колотом. Это было смело. Выходит, ты смелая?

Я снова молчала, и это злило его.

— Отвечай, когда тебе приказывают. Так ты смелая?

— Нет.

Он какое-то время смотрел на меня. Молчал. Невыносимая пытка. Наконец, снова приблизился, и внутри все оборвалось.

— Ты лжешь мне, женщина.

Женщина… Это слово будто подцепило что-то внутри, крюком, и тянуло. Мне всегда казалось, что оно не для меня. Девчонка, дочь, сестра… Просто Мирая… Оно представлялось слишком значимым для незначимой меня, слишком настоящим. Но на губах этого человека звучало как приговор.

Кондор коснулся лямки моей серой сорочки, подсунул палец и водил под ней вперед-назад, легко щекоча кожу. Я понимала, что лямка вот-вот слетит. Будет полным разрушением воспринимать как должное каждый случай, когда меня раздевают все, кому не лень. Тем более — он. Казалось, и не было этой временной передышки. Но прикосновения лигура отравляли. Если бы мне дали выбор, я бы ответила: «Только не он». Кто угодно — только не он. Я хорошо помнила то, что он сказал тогда, прежде чем уйти. Я не хотела удостоверяться. Надеюсь, он лгал. Предпочла бы, чтобы это чудовище провалилось. Его присутствие выбивало почву из-под ног. Его голос, его облик, его взгляд. Я видела хищника, который играет со своей жертвой. Что будет, когда ему надоест? Или когда он потеряет терпение?

— Мне так не показалось. — Он шумно вдохнул прямо у моего виска: — Мне нравится, как ты пахнешь. Спесь имеет особый пьянящий запах. Острый, как специя. Это в крови, и она бурлит. Ты знаешь об этом?

Я чувствовала, что покрываюсь испариной. Меня ежесекундно бросало то в жар, то в холод.

— Смелая, неглупая, спесивая, красивая лгунья. Сколько достоинств на одну маленькую рабыню. Это обещает много приятных минут. Или часов…

Меня лихорадило. Он убрал палец из-под лямки и коснулся через ткань моей груди. Нащупал затвердевший сосок, легко пощекотал темным полированным ногтем самую вершину. Я едва сдержалась, чтобы не дернуться, и это не ускользнуло от него. Лигур возвышался надо мной, как черная скала, и я особо остро ощущала себя маленькой, слабой, беспомощной. Впрочем, так и было. Кто я здесь? Песчинка.

Он вновь тронул грудь, и я не выдержала, толкнула со всей силы, на которую была способна. Со всей злостью, со всем отчаянием. В глазах Кондора отразилось недоумение, которое тут же вспыхнуло азартом. Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами, в мгновение ока перехватил мои запястья одной рукой и прижал к двери над головой, обездвиживая.

— Очень хорошо… Я рад, что Элар настоял на своем. Сиюминутное желание едва все не испортило. Я бы жалел. Но я против седонина. Всегда был против. Он уничтожает весь смысл. — Кондор коснулся моей щеки: — В покорности есть своя прелесть, Мирая. В истинной покорности. Настоящей. Но познать ее может только тот, кто покорился. Урожденным рабам этого не дано. Урожденные рабыни ничто по сравнению с тобой.

Хотелось заткнуть уши, не слушать эти вкрадчивые отвратительные слова. Они были так созвучны тому, что совсем недавно говорила Финея, что меня почти парализовало от ужаса. И сейчас я даже радовалась, что заказчик — кто-то другой. У лигура нет на меня прав. Он едва ли осмелится на что-то большее.

— В первый раз вижу, чтобы в Кольеры приходили сами. Это было сложно? Решиться?