— Что ты имеешь в виду?

Финея уже не выглядела такой больной и раздавленной, даже приподнялась на подушке:

— Заставляют испытывать иные чувства…

Она картинно закатила глаза, а в лице вдруг мелькнуло что-то едва уловимое, сальное, нарочитое. Отвратительное. Я видела подобное на лицах уличных проституток. Вызов. Будто всем своим видом они хотели выкрикнуть: «Смотри, какая я конченная! Смотри и ужасайся».

Финея уставилась в упор, ясные глаза наполнились нездоровым лихорадочным блеском:

— Стыд… Желание… Наслаждение от того, что они делают с тобой. И вот тогда ты, свободная, становишься настоящей рабыней, готовой ползти на коленках за своим господином. На брюхе. По собственной воле. Терпеть все, что он пожелает. Столько, сколько он пожелает. — Она вытаращилась еще пристальнее, будто боялась пропустить мои эмоции: — В этом и есть настоящий смысл нашей свободы — в урожденных рабынях нечего ломать. Понимаешь?

Кажется, я ее разочаровала своим равнодушием. Лишь покачала головой:

— Это какой-то бред. Так не бывает.

Она снова показно усмехнулась, будто я нанесла ей личную обиду:

— Значит, ты просто не знаешь, какую власть может получить мужчина над женщиной. Без всякого седонина. У тебя, небось, и парня-то не было. А? Совсем не знаешь, да?

Что-то злое, горячее всколыхнулось в груди:

— А ты будто знаешь!

Она пожевала губу, помолчала. Кукольное лицо вдруг переменилось. Финея вновь стала милой и симпатичной, а меня наполнила уверенность, что именно сейчас она настоящая, какая есть. Остальное — маска, за которой она пытается спрятать свою боль.

Финея опустила глаза:

— Я видела. Однажды... — Она надолго замолчала, будто рылась в воспоминаниях. Нахмурилась. — Знаешь, о чем я теперь постоянно думаю? Радуюсь, что это не я. И уже не буду. Так что, надеюсь, и твой окажется ублюдком, у которого встает только на крики. Иначе я тебе не завидую, подруга.

Я сглотнула, пораженная скорее интонацией, чем словами, опустилась на край кровати:

— Ты давно здесь?

— Давно. Но точнее не скажу. — Она окинула взглядом тотус: — Сама понимаешь. Уверена, ты уже тоже сбилась.

Я обреченно кивнула:

— Сбилась… И каждый раз вот так? Как ночью?

Губы Финеи изогнулись, но теперь эта едва заметная улыбка была просто грустной:

— С каждым разом хуже. Больнее. — Она улыбнулась чуть шире: — Но тебя, может, и не будут так штопать…

Я опустила голову, промолчала: один раз уже заштопали.

Финея вдруг подалась вперед, голубые глаза вновь лихорадочно вспыхнули. Даже на бледных щеках едва заметно проступил румянец.

— Знаешь, в чем плюс? С каждым разом становишься все более безразличной. И я лишь больше и больше убеждаюсь, что вот тут, — она слабенько стукнула себя в грудь маленьким кулаком, — панцирь. Его уже не пробить. Ни одному ублюдку! — Финея вновь отвела глаза: — Я работала на Саклине, у работорговца. В тот день хозяин уехал по делам, а меня оставил торговать. Ну, я и наторговала, — она снова истерично хихикнула.

— Что это значит?

— Этот чванливый выродок явился со своим управляющим. Искал девственницу. Ну, я и продала. А потом выяснилось, что девственница подложная. Торговца посадили за оскорбление высокородства, а меня… сюда.

Я покачала головой:

— Ведь это незаконно. Сюда — незаконно!

Она вздернула подбородок:

— А тебя законно?

Мы обе помолчали, каждая в своих мыслях.

Я заглянула в голубые глаза:

— Кто-нибудь сбегал отсюда?

Она посмотрела на меня, как на дуру:

— Это Кольеры, подруга. Здесь до соседнего сортира без провожатого с навигатором не дойдешь. Даже думать забудь.

— Неужели никто? Даже не пытался?