Его рука скользнула по моему животу, коснулась между ног там, где пульсировал через боль тугой сжатый комок невообразимого желания. Пальцы сделали лишь несколько движений, и меня взорвало небывалым наслаждением. Я выгнулась, застонала, хватаясь за длинные черные волосы Кондора. Он ударил меня по руке, снова пригнул к кушетке.

— Скоро ты потеряешь сознание от неудовлетворенного желания. Очнешься, когда действие закончится.

Он развернулся и направился к двери. Я пыталась подняться, кричать, звать его, но слабела, не в силах контролировать свое тело. От похоти темнело перед глазами. Я билась, будто в болезненном бреду, пока, как он и сказал, не потеряла сознание.

6. 6

Я очнулась на «своей» кровати. При малейшей попытке пошевелиться между ног отдавалось ломящей болью. Впрочем, все тело отдавалось болью, каждая клеточка будто превратилась в синяк. Голова гудела, я даже не могла оторвать ее от подушки. Подкатывала тошнота. Я завозилась, и почти тут же увидела Пальмиру. Она склонилась надо мной, тронула мой лоб прохладной ладонью, и это касание отдалось блаженством, пока рука не нагрелась. Она убрала ее.

— Как ты себя чувствуешь?

Я с трудом разомкнула слипшиеся губы. Язык будто распух во рту, почти не слушался.

— Что со мной было?

Она не ответила, тронула мои разметавшиеся волосы:

— Оставили… что ж…

Я приподнялась через силу:

— Ответь!

Пальмира отстранилась, смочила в чашке салфетку, положила мне на лоб и села на край кровати. В нос ударил свежий химический запах, и я прикрыла глаза от блаженства, вновь чувствуя острую прохладу.

— Ответь, умоляю.

Было сложно отличить кошмарную реальность от кошмарного сна, но боль не давала обмануться. Я на удивление четко помнила все, что со мной происходило, все слова, все взгляды. Все касания. Помнила голоса, каждую интонацию. Помнила, как тянулась за руками лигура, и это осознание убивало.

Имперка вновь тронула мои волосы:

— Ты что-нибудь помнишь?

Я отвела взгляд:

— Обрывки.

Та обреченно кивнула, и я различила на ее лице понимание. Она молча отошла, вернулась с бокалом сиоловой воды:

— Вот, выпей. Станет легче.

Я с опаской посмотрела на бокал. Очевидно, что тот чай, который она дала мне накануне, был отравлен. Я поняла это.

Пальмира догадалась, поджала губы:

— Не бойся, здесь чисто. Честно. Тебя не тронут какое-то время.

Я схватила ее за руку:

— Какое?

Она покачала головой:

— Я не могу это знать. От меня ничего не зависит.

Хотелось верить, что она говорит правду. Я забрала бокал, с ужасом замечая, что он ходит в руке. Поднесла к губам, глотнула. Прохладная жидкость смочила горло, и разом стало легче. Даже в голове просветлело. Я осушила все до капли, вернула.

— Что мне дали?

Она молчала какое-то время, покусывая губу. Наконец, произнесла:

— Седонин.

— Что это?

Она старательно делала вид, что занимается салфеткой. Долго полоскала ее в чашке, усердно отжимала. Наконец, снова наложила мне на лоб.

— Наркотик. Способный почти любую превратить в податливую шлюху.

Я сглотнула:

— Почти?

Пальмира кивнула:

— Бывают те, на кого не действует. Таких выбраковывают. Как непригодных. Считается, что такая холодная женщина ни на что не способна. Держатели не хотят рисковать. У них, — она зло хохотнула, — репутация.

— Значит, всех травят?

Она снова кивнула.

— И тебя?

Пальмира нервно сглотнула:

— И меня.

— И так каждый раз? — я замерла от ужаса.

Она покачала головой:

— Нет. Если только этого не требует гость. Но такое бывает редко — седонином напичканы все имперские бордели. Здесь хотят нечто другое. То, что не доступно за стенами Кольер. Они пресытились. Обычные рабыни их мало привлекают. — Пальмира сжала зубы: — Они хотят иных ощущений.