Без горячей ладони на своем теле я чувствовала ледяную пустоту. Я ловила взгляд лигура, умоляя, чтобы он продолжил, но тот даже не смотрел на меня. А меня крутило. Я ерзала в путах, выгибалась, вымаливая прикосновений, наплевав на свою наготу. С ужасом осознавала, что хочу мужчину. Настолько сильно, что в венах кипела лава. Хотела чувствовать тяжесть чужого тела, пульсирующий член внутри, яростные движения. Я готова была за это умереть или убить. И если бы не путы, удерживающие меня — повесилась бы на Кондора, умоляя трахнуть, как самую грязную развратную шлюху, сама полезла в штаны. Я выворачивалась, стонала, эластичные ремни впивались в запястья.

Наконец, я поймала зеленый взгляд, облизала губы:

— Пожалуйста… — я не узнавала собственный голос. Хриплый, низкий, вибрирующий. — Пожалуйста...

Элар закатил глаза:

— Может и перестарались… Но шлюхой будет отменной, если хорошо воспитать. Если Пальмира ошиблась с дозой — накажите ее. — Бросил медику: — Восстанови.

Кондор обернулся:

— Не сейчас.

— Сейчас. Прямо здесь. И чтобы я видел. Я не предложу заказчику пользованную рабыню. Ты должен это понять. — Он кивнул с усмешкой: — Девка заказана. Не тобой. Слово вашего высочества весомо. Но не в Сердце Империи. И, тем более, не в Кольерах. Сможешь забрать рабыню. После. Если не остынешь. Конечно, если к тому времени от нее что-то останется. Все честь по чести… — Он вновь кивнул медику: — Делай!

Тот вновь закопошился у меня между ног, подсвечивая фонарем. Но не там, где горело. На мгновение меня пронзила резкая боль, срывая стон, но тут же утихла, разливаясь по бедрам, превращаясь в чудовищную смесь муки и дикого неуемного желания.

Медик отстранился:

— Все готово, господин Элар. Желательно не трогать девку несколько дней.

Имперец кивнул:

— Прекрасно. Мы никуда не торопимся. — Он посмотрел на лигура: — Видишь, Кондор: не трогать. С медициной не поспоришь. Впрочем, ее рот можешь использовать, как хочешь. Оставьте ее здесь, пока не вырубится. Только руки развяжите. Пусть сама себе поможет.

Я наблюдала, как они выходят. Все, кроме лигура. Он неспешно обходил вокруг кушетки, елозя по мне ладонью, будто невзначай задевал затвердевшие соски, и меня выгибало, как от удара током. Чувства обострились настолько, что малейшее касание вызывало мучительную эйфорию. Ломку. Его рука скользнула на шею, палец проник в мой приоткрытый рот, и я инстинктивно стала посасывать, касаясь языком. С такой жадностью, будто хотела проглотить. Чувствовала солоноватый вкус его кожи, запах табака.

Кондор напряженно улыбнулся. Это было скорее оскалом.

— Мне редко что-то нравится по-настоящему. Очень редко… И я не выношу, когда мне что-то запрещают.

Он зашел мне за голову, я почувствовала как ослабевают ремни, и запястья охватывает ломота. Но боль меня не волновала. Я судорожно хваталась за черную мантию, стараясь притянуть к себе, коснуться, почувствовать губы.

— Элар не берет в расчет одну очевидную вещь. Знаешь, чем коварен седонин?

Мне было плевать. Я хваталась за его руки, выгибалась, почти висела на нем, стараясь коснуться губ. Кондор склонился, и я почувствовала, как его горячий язык неистово врывается в мой рот, и это отозвалось эйфорией. Я целовала со звериным рычанием, жадно прижимала его к себе. Он резко отстранился, прижал меня к кушетке ладонью, удерживая. Я едва не завыла.

— Протрезвев, ты навсегда запомнишь первые касания. И того, кто тебя касался. И до тех пор, пока тебя окончательно не отравили седонином, будешь жаждать только их, что бы ни говорил твой разум. Ты уже моя — запомни это.