Так говорил Эней, и Дидона молча смотрела на него пылающим взором. Не сдержав гнева, царица вскричала:

– Неправда, что ты сын богини! И род твой не от благородного Дардана! Тебя, вероломного, породили кручи Кавказа, в Гирканских чащах ты был вскормлен свирепой тигрицей! Теперь я должна смолчать, ожидая другой, ещё большей обиды! Разве мои слёзы вырвали из него стон жалости? Разве, тронутый моей любовью, он дал волю слезам? Или хотя бы потупил взор? Есть ли на свете жестокость страшнее? Ужели царица Юнона и сын Сатурна станут с небес равнодушно взирать на такое коварство? Нет веры никому в целом свете! И я, безумная, сама подобрала его, занесённого бурей к моим берегам, вернула ему флот, спасла друзей его от неминуемой смерти, да к тому же разделила с ним моё царство! Разве могу я совладать с гневом? Так, значит, не сам ты бежишь, а Ликийский оракул гонит тебя, а ещё сам Феб и к тому же посланный самим Юпитером вестник богов! Видно, в заботах о нас не ведают покоя всевышние!

Что ж, – продолжала царица, – я не держу тебя и согласна со всем, что ты сказал! Беги, поскорее уплывай, ищи своё царство в Италии. Пусть средь диких скал, повторяя имя Дидоны, ты найдёшь свой конец, если только живы ещё в небесах благочестивые боги! Месть моя будет преследовать тебя повсюду, а если душа моя расстанется с телом, пусть моя тень будет молить манов загробного царства покарать вероломство Энея!

И, обессилев, царица бросилась прочь от Энея, хотя он хотел ещё о многом сказать ей. Поникшее тело её подхватили служанки и уложили на мягкое ложе.

Эней хотел идти за ней, чтобы успокоить её боль и утешить тревогу, он сам стонал от любви, и душа его колебалась, но, благочестивый и покорный воле богов, царь остался, чтобы готовить отплытие. Тевкры уже сдвинули в воду высокие корабли, и просмолённые кили закачались на волнах. Другие несли из леса дубовые брёвна, не успев очистить их от коры, и свежие вёсла с неоструганными ветвями. Всем не терпелось поскорее отплыть. Со всех сторон, со всех улиц стекались к морю тевкры. Они были подобны муравьям, когда те, готовясь к суровой зиме, усердно собирают в свои жилища припасы. По узкой тропинке среди высоких трав несут они свою добычу. Одни катят крупные зёрна, другие подгоняют отстающих, третьи собирают отряды, и кипит вокруг муравейника работа.

Дидона смотрела на тевкров с высоты своей твердыни и слышала, как гудит на берегу их весёлый гомон. Что пришлось ей вынести, как она стонала! И к чему только не принуждает людей жестокая любовь! Смирив в душе гордость, она вновь решилась в слезах подступиться к Энею с мольбами – в предчувствии гибели она была готова пойти на всё, лишь бы упросить его остаться.

– Анна, – сказала она сестре, – видишь, отовсюду стекаются на берег тевкры, призывают себе в паруса лёгкие ветры и каждую корму украшают венками. О, если б заранее я знала о таком горе, я бы легче снесла его! Одна у несчастной к тебе просьба, Анна. Вероломный гость всегда почитал тебя и тебе поверял свои тайные мысли, ты знаешь, как подступиться к нему и как лучше заговорить с ним. Иди же и проси надменного врага склонить слух к моим мольбам. Ведь я не давала вместе с данайцами в Авлиде клятвы истребить весь троянский народ, я не слала к Пергаму корабли и не тревожила прах его отца Анхиза – отчего же он так жесток ко мне? Зачем так спешит он? Пусть даст своей возлюбленной последний подарок, пусть повременит, дождётся попутных ветров. Я не прошу, чтобы он остался верен нашему союзу, чтобы навсегда остался в Ливийском царстве, я прошу только жалкой отсрочки. Малый срок, за который утихнет безумие страсти, и я притерплюсь к страданию, которое уготовила судьба мне, побеждённой. Сжалься, сестра, окажи мне последнюю милость, и до смертного часа я буду благодарна тебе.