Зачем ему моя мама?

Руки он маме не подаёт. Ей приходится подниматься самой. Неуклюже, шатаясь. Мама измотана последними днями. Бледна. Вся в чёрном.

А этот мужчина – огромный страшный – возвышается над ней, тонкой, маленькой. Стоит, засунув руки в карманы, усмехается.

Мне жалко маму – рядом с ним она выглядит такой беззащитной и несчастной.

– Идёмте, – говорит мужчина и направляется в сторону смежной комнаты.

Мама, понурив голову, бредёт за ним.

Не возразив, не сказав и слова.

Странно, обычно для разговоров взрослые поднимались наверх в кабинет.

Когда за ними закрывается дверь – я тоже встаю и иду обходить дом. Сейчас, лишённый мебели, аксессуаров, он будто обнажённый. Хочет спрятаться, а не за чем. Я брожу из комнаты в комнату, трогаю подоконники, выглядываю из окон в грустящий сад…

Папочка, почему ты это сделал? Почему ты ушёл? Мне страшно. Я боюсь, что мамочка не сможет меня защитить.

– Феёныш, вот ты где?! – как-то нарочито радостно говорит мама. Она выглядит ужасно – чёрная косынка сбилась, аккуратная причёска взъерошена и растрёпана, она улыбается как-то странно.

– У тебя что-то на лице, – тянусь к её губам, мама отшатывается и, густо покраснев, начинает дрожащими пальцами вытирать рот. Такое впечатление, что она хочет стереть что-то очень грязное, противное, некрасивое…

– Всё? – спрашивает, дрожа.

– Всё, – шагаю к ней. – Мамочка, успокойся. Я с тобой.

Обнимаю, прижимаюсь к груди, всхлипываю.

Мама берёт моё лицо в ладони и целует – быстро-быстро, горячо, в какой-то истерике.

– Доченька, дочурка моя, – всхлипывает она, – прости меня, прости…

– Ты сказала ей? – грохочет Никита Дмитриевич. Он стоит в дверях, опираясь о косяк, и смотрит на нас. Он больше не разговаривает с мамой уважительно. Презрительно бросает «ты». За что я удостаиваю его строгим, надеюсь, взглядом. Какой некультурный!

Мама отстраняет меня, заглядывает в лицо, опять нервно улыбается:

– Никита Дмитриевич пригласил нас пожить у него, – торопливо бормочет она, словно боится, что её сейчас остановят.

И Семёнов действительно сводит густые брови к переносице:

– Мира! – рычит он. – Не ври ей! Приучай принимать правду!

Мама вздрагивает, сжимается, закрывает глаза руками…

– Что такое? – интересуется мужчина. – Неужели так сложно сказать?

Мама всхлипывает громче. Острая жалость пронзает меня: почему этот противный человек так говорит с моей мамой?

– Не надо, – стараюсь говорить спокойно, вспоминания уроки Настасьи Карловны, – я поняла. Вы хотите, чтобы мама вышла за вас замуж?

Семёнов запрокидывает голову и… нет, не смеётся, ржёт, заставляя маму сжиматься ещё сильнее. А отсмеявшись, уставляется на меня:

– Ты, правда, так думаешь? Замуж?

Киваю.

– Ведь для этого мужчины приходят к женщинам.

– Какая милая незамутнённость! – ухмыляется этот тип. – Нет, девка, не только для этого. Твоя мама будет моей подстилкой. А тебя беру с собой потому, что она пообещала, что ты не доставишь проблем. Как только начнёшь – вылетишь в детдом. У меня есть дочь и сын. Мне их спокойствие важнее… – поворачивается к маме. – Мира, у вас десять минут. Собирайтесь.

Она кивает, хватает меня за руку и тащит прочь.

– Мама, – говорю, – я не хочу ехать к ним. Ты разве не понимаешь? Он плохой! Он назвал тебя гадко – подстилкой! Он отправит меня в детский дом!

– Не отправит, Феёныш, – мама треплет меня по волосам, – я буду очень стараться.

– Мама, не разрешай ему называть себя подстилкой! – шепчу сквозь слёзы, обнимая её. – Помнишь, как учит Настасья Карловна: у женщины всегда должны быть гордость и достоинство…