— Тогда в Эмиратах я была по работе, но не проституткой, случайно подвернулся заказ от двух бизнесменов, которых вели спецслужбы, они там какие-то секреты Родины продавали. Меня посчитали соучастницей и предложили загладить вину.

— И ты заскочила на наши члены? — Шахов сказал сквозь зубы, посмотрел на Марка.

— Дальше. — Аверин слушает с интересом, медленно подходит ко мне ближе.

— Они попросили поставить прослушку, а в случае, если бы вы начали приставать, они вытащили бы меня из номера.

— Не вытащили, да?

— Да.

— Это говорит о чем?

— О том, что никому верить нельзя.

— Правильно.

— Пусть продолжает, я, так и быть, потерплю немного.

Не знаю, кого слушать, но верить этим двоим нельзя ни при каких обстоятельствах. И это я еще много недоговариваю — про то, за что Шахов сидел восемь месяцев, — но я даже не знала, вообще не представляла, что такое могло произойти.

— Так не пойдет.

— Что не пойдет?

— Так скучно и неинтересно. Давай поиграем, крошка-мышка? Ты согласна?

Согласна ли я была во что-то поиграть? Нет, конечно.

— Нет.

— Вопрос был задан чисто из-за моей природной вежливости.

— Марк, кончай эти игры, меня они еще тогда, в Дубае, заебали.

— Мой старый друг не ценит моменты наслаждения и удовольствия.

— Я ценю хороший минет и жесткий трах. Путь или говорит, или встает на колени.

А вот это я помню. Черт, и почему я действительно все помню?

Марк сейчас так близко, что я уже начала задыхаться от чуть уловимого на первый взгляд аромата парфюма, а еще своего предчувствия неизбежного морального падения. Они не хотят меня слушать, им нужно другое.

Отчим всегда считал меня шлюхой, с самого раннего детства, с моего пятилетнего возраста, как только появился в нашем доме. Шок, да? Так и жили. Я бы не сказала, что он деспот, тиран и гнобил нас с матерью. Но его пагубное влияние передалось ей, и они все дружно переключились на мое воспитание.

Странное было время. Не хочу вспоминать.

Сглатываю скопившуюся во рту слюну после последней фразы Шахова. Это вышло так характерно, Марк нагло улыбнулся, провел пальцами по моему лицу, убрал волосы за ухо и опустил ладонь на плечо:

— Знаешь, а ведь у меня уже стоит, реально. Но заметь, ты еще одета, не отсасываешь Шаху.

— Мне тебя поздравить? — Наглый и дерзкий вопрос вырвался сам собой.

— Даже не знаю. Начнем?

Так он еще не начал?

Снова сглатываю, но во рту сухо, а ладони мокрые от пота, как и спина. Снова засмотрелась на его ресницы и ямочку на щеке, а потом остановила взгляд на губах.

Ждала вопроса. Но вышло все иначе.

Разворот, звук расстегивающейся молнии платья, и вот я в одном белье и черных колготках напротив вальяжно расположившегося в кресле Шахова. Повел подбородком, сделал последний большой глоток алкоголя, убрал бокал и начал расстегивать рубашку.

Оля! Очнись, Устинова!

Тебя сейчас будут трахать, а ты стоишь столбом, как в кружке хореографии, и Эмилия Витольдовна сейчас треснет по плечам указкой, потому что я недостаточно ровно, с ее точки зрения, держу спину.

Сейчас она мной бы гордилась, но я не понимаю, что вообще происходит. Нет, есть конкретное объяснение, я могу подобрать слова, но эмоционально происходящее не укладывается в голове.

Пытаюсь прикрыть грудь и удержать на месте уже расстегнутый лифчик, но Марк, схватив за шею, прижимает к себе, накрывает одну грудь и громко шепчет на ухо:

— Если ты будешь дергаться и сопротивляться, Шах сделает больно.

— Я хоть как сделаю больно.

— Он шутит.

— Ни хуя.

— Вы хотели поговорить, я отвечу на все вопросы, отпусти.

— Нет, уже не могу, я же говорю, стоит.