Шорох, осторожные шаги, звук еще одной «молнии», на этот раз на входной «двери». Ясно, Полине приспичило в туалет… Та еще прелесть ночью в лесу… Мысли становятся плавными и медленными, наконец, расслабляюсь. Звук вновь открываемой «молнии» слышу уже в полусне.

И вдруг меня резко придавливает чем-то тяжелым, вышибая воздух из легких, отчего, не успев выйти из дремы, теряю связь с реальностью и не могу понять, где я и что происходит.

— Молчи и не дергайся, — шипит обычно звонкий женский голос, и все становится на свои места: я в лесу, в палатке, а чужое костлявое предплечье давит мне на горло. Больно, так и гортань передавить можно. Аршанская тощая, но длинная, а потому тяжелая. Я тоже не отличаюсь богатырским сложением, так еще и ниже, поэтому придавливает она меня неслабо. Перед лицом загорается огонек. — Убери свои загребущие лапы от моего мужчины, — продолжает шипеть змеей напавшая, да еще и руку со светом держит как раз под своим подбородком, отчего ее лицо приобретает сходство с хэллоуинской тыквой.

В застегнутом до шеи спальном мешке я как куколка бабочки, или мумия. Дергаюсь и получаю в ответ нажим на шею еще сильнее, отчего перед глазами начинают летать цветные звезды.

— Ты. Меня. Поняла? — шипит мне в лицо в конец сдвинувшаяся Аршанская.

Дура! Я сейчас задохнусь! Даже закричать не могу. А потому делаю единственное, что мне остается: стоит ей убрать руку с моего горла, чтобы дать мне возможность покаяться и поклясться, что поняла и больше не буду, — резко вскидываю голову и со всей дури бью ее лбом в переносицу.

— Ааааа! — воет Людка, хватаясь за поврежденное место, летит куда-то вбок, врезается головой в матерчатую стену палатки, отчего вся конструкция идет ходуном. — Ссссууууукаааааа!

До меня долетают горячие брызги. Фу, какая мерзость! Трясущимися от злости руками расстегиваю спальный мешок и выбираюсь наружу.

— Ты… ты… — всхлипывает Аршанская, все еще валяясь где-то справа от меня (ни черта не видно, только светлые волосы и выделяются белым пятном). — Ты сломала мне нос!

Горло горит огнем.

— Я тебе… еще… — выплевываю из себя слова, будто горящие угли — пережатую гортань дерет. — …Патлы… выдеру, — обещаю на полном серьезе и хватаю за единственное, что видно — за волосы. Задираю голову обидчицы, крепко ухватив за шелковые на ощупь пряди. — Еще раз тявкнешь в мою сторону — прибью, — предупреждаю, наконец, вернув себе способность говорить внятно, хоть и по-прежнему хрипло.

И в этот момент меня ослепляет ярким светом. Отшатываюсь, прикрывая глаза рукой и выпуская из хватки Людкины кудри.

— Что здесь происходит? — еще ни разу не слышала у нашего директора такого тона. Пробирает.

— Станислав Сергеевич! — тут же бросается к спасителю Аршанская. Правда, первые полметра совершает на четвереньках. — Она… Она…

«Ее», то есть меня сейчас вышвырнут из Сурка, понимаю, чувствуя какое-то опустошение. Князев приглушает свет, бьющий в палатку прямо из его ладони, и теперь я могу нормально видеть. Директор в наскоро накинутой рубашке, застегнутой набекрень и не на все пуговицы, волосы всклокочены. За его плечом встревоженная Вера Алексеевна с лямкой майки где-то в районе локтя.

— Что там? Кто напал? — доносится снаружи голос приближающегося завхоза.

— Все живы? — Жанна.

— Помощь нужна? — еще мужчина, видимо, медик.

А Станислав Сергеевич так и стоит «в дверях» и словно не может поверить своим глазам.

— Лера? — теперь голос звучит вопросительно и даже ласково, будто с буйнопомешанной разговаривает — вдруг кинется. Да уж, представляю, как это выглядит со стороны.