— Трындец, она еще круги нарезает, — издевается староста. — Хоть бегом бежала? Бег полезен, — крутит пальцем у виска, — кровообращение восстанавливает.

Блин, когда он меня учил, то был почти милым. Неужели его так задело, что я посмела подозревать его обожаемый Сурок?

— Тут. Кто-то. Был, — не сдаюсь.

— Глюки у Леры были, — вот же гад!

Ну да, ну да, глупая фантазерка Лера придумала невесть чего, пыталась запятнать репутацию любимого Сурочка. Давайте жить и радоваться, и плевать, что тело нашего одногруппника покоится в сырой земле. Да и покоится ли? Вернули ли его родителям, чтобы по-человечески похоронить? Мало ли, что нам так сказали. Мне становится жутко от этой мысли. А еще зло берет, аж зубы сводит.

— Не хочешь, не верь, — огрызаюсь. Толкаю Холостова плечом и прохожу внутрь лаборатории. — Можешь идти спать. Ты свой долг выполнил. Убедился — теперь отваливай.

Пусть идет и рассказывает Князеву, господу богу и Артемиде с Посейдоном. Я все равно это так не оставлю — не сегодня что-то найду, так завтра.

Медленно двигаюсь между столами, прислушиваясь к каждому шороху; на Мажора не оборачиваюсь, и так затылком чувствую его недовольны взгляд — стоит у двери, ждет, бесится.

Итак, что мы имеем? Коридор сюда ведет один, значит, никто выйти не мог. Поэтому варианта два: либо тот, кто тут был, знает отсюда черный ход, либо этот кто-то еще здесь. А тут пространство ого-го — пока под каждый стол не заглянешь, не убедишься.

— А ну, стой, — мое плечо нагло обхватывают чужие пальцы. — На выход. Договор помнишь? Проверим, что тут никого, и возвращаемся.

Оборачиваюсь: рожа серьезная-серьезная. И злая, да.

— Я. Еще. Не. Проверила, — возражаю, чеканя слова.

Костя, Костя, где же твои вечные улыбки? Почему мне кажется, что ты сейчас возьмешь меня за шкирку и утащишь отсюда силой? Он же и правда сильнее меня — может. Но вчера-то не поволок из беседки сразу в приемную или в медблок. Значит, не совсем пропащий, да же?

Хватка на моем плече разжимается. Вид у Холостова все еще зверский, будто он с великим трудом заставляет себя не сделать то, о чем я только что думала. Выдыхает. Хорошее у него все-таки самообладание.

— Ладно, проверяем, убеждаемся, что тут никого нет, и закрываем тему, — предлагает вполне себе дружелюбно. Даже улыбка его обычная проглядывает. — Идет?

— Без мозгоправов? — тут же цепляюсь.

— Ага, разбежалась, — не ведется на провокацию. — Так идет?

— Идет, — соглашаюсь хмуро.

Черт с ним, уговор есть уговор. И еще не факт, что мы ничего не найдем. Может, следы какие. Может, потерял беглец что-то второпях. А в том, что кто-то тут был, и мы его спугнули, уже не сомневаюсь. Когда про свет говорил Руслан, я думала о ночной уборке, о дополнительном обходе завхоза. Но тогда мы застали бы или его, или уборщицу. А здесь — никого. Свет сам собой не может зажигаться в одно и то же время. Или, как предположил Мажор, забывать его в одно и то же время тоже не могут.

Идем плечом к плечу по проходу. Жутко здесь, честно говоря. Похлеще, чем на улице или в пустых коридорах. Так и кажется, что из-под какого-нибудь стола сейчас выпрыгнет монстр Франкенштейна или еще какая жертва лабораторных экспериментов. А еще тут не теплее, чем на улице — очень холодно, в сравнении со всей остальной территорией замка. Не хотела бы я здесь оказаться одна. Так что, да, признаю, даже компания Холостова радует.

И тут… Мгновенно приседаю на месте и тяну спутника за собой; делаю страшные глаза и машу второй рукой (первая намертво впилась пальцами в рукав его рубашки).