— Получается, — сухо бросает тот и выходит. — Рита, давай, живее!

Скидываю с себя плед и вылезаю следом, моментально съёживаясь от ледяного ветра, безжалостно бьющего по голой коже.

— Почему так холодно? — кричу в спину старику, планомерно удаляющемуся в сторону небольшой закусочной на территории заправки. Я же смотрела прогноз погоды! Правда, только в Буэнос-Айресе.

Ответ прилетает живо и с прежней долей иронии:

— Потому что зима, Рита!

Ускоряюсь, чтобы быстрее попасть в тёплое помещение, и даже толком не осматриваюсь. Так, подмечаю, что в явном упадке в этой стране всё вокруг.

— Рита! — Анхель занимает свободный столик в глубине зала и, наконец, обращает на меня внимание. — Бараньи твои мозги! Ты почему плед оставила в машине?!

— Мне что, укутавшись в старое тряпьё, нужно было на люди выйти?! Вы в своём уме?! — стуча зубами, возмущаюсь, растирая обледенелые коленки.

— То есть заявиться на люди в шортах посреди зимы лучше? — откровенно ржёт надо мной Анхель, а затем снимает белёсую куртку и протягивает мне. — На, глупая, накинь! Сейчас поедим и ревизию твоим вещам устроим! Надеюсь, ума хватило взять с собой что-то более похожее на одежду!

Сжимаю губы в тонкую полоску и, отвернувшись от деда, сажусь за стол.

— Не надо мне вашей куртки! — сквозь подбирающиеся к горлу слёзы брезгливо бормочу в ответ, но потом всё же добавляю: — Спасибо!

Неужели старик не понимает насколько его одежда заношенная и несвежая, пропахшая машинным маслом и дымом? Неужели он думает, что я настолько потеряла себя, чтобы надеть подобное, пусть даже на время?

— Знаешь, Рита… — Анхель бросает отвергнутую куртку на стул, а сам с укором смотрит на меня. — Если ты не изменишь своего отношения к жизни, Тревелин сломает тебя.

— Тревелин, Тревелин! Я только и слышу от вас это дурацкое слово! Я уже его ненавижу! Довольны?!

— Твоя ненависть — твоё право! — пожимает плечами старик и уходит делать заказ.

Склизкий омлет, пересушенные гренки и горячий «американо» без сахара — это всё, что полагается мне на завтрак. Создаётся щущение, что Анхель просто издевается надо мной. Ковыряюсь вилкой в тарелке, пока он деловито засовывает это подобие еды себе в рот.

— Так! — обтирая руки о штанины, заключает он. — Времени уговаривать омлет превратиться в фуа-гра у нас нет! Не хочешь есть — не надо! — И, не дожидаясь ответа, встаёт и бодро возвращается к пикапу, бросив на ходу:

— Выезжаем через десять минут!

Хочется взбунтоваться! Топнуть ногой! Устроить истерику! Чтобы дед понял, что со мной так нельзя! Вот только чувствую, что с ним этот номер не пройдёт.

Делаю большой глоток «американо» и, сморщившись от его сковывающей весь рот горечи, выхожу на улицу.

Всё тепло, что я успела скопить за завтраком, моментально испаряется, заменяясь собачьим холодом, пронизывающим до костей. Сколько сейчас на улице, не знаю, но мелкие лужи на неровном асфальте покрыты тонким слоем хрустального льда, а пожухлая прошлогодняя трава на незамысловатых газонах — изморозью.

Кожа тут же покрывается мурашками. Смотрю вниз, на свои расшитые жемчужинами сандалии, и поджимаю голые пальцы, которые так безжалостно сводит от холода. Анхель прав: мне нужно переодеться. Но вот незадача: самое тёплое, что есть в моём чемодане — это пара толстовок, джинсы и тряпичные кеды.

— По пути будут магазины? — нагоняю Анхеля у пикапа. — Я бы хотела немного обновить гардероб!

— А я бы хотел поскорее вернуться домой. Понимаю, в твоей голове гуляет ветер. А у меня полный двор скота не кормлен! Как ты думаешь, овцы скажут мне спасибо за пару твоих новых шмоток?