— Тракт проходит через осиновую рощу, — проговорил он, — а я ни одной осины не вижу.

— Роща за перелеском.

Бадрик указал вперёд:

— Там?

— Там, — подтвердил Тиба и снова посмотрел через плечо. Возле его ног упала шишка. Ребер здесь и ждёт сигнала.

Выхватив из ножен меч, наёмник приставил остриё к животу Тибы:

— Часы отдай.

— Какие часы? — пробормотал Тиба, пятясь. Вжался спиной в ствол вяза и с опозданием сообразил, что нож-то сзади, за поясом штанов.

Ночью не удалось толком поспать, голова плохо работала. Но Тиба не искал себе оправдания — ну да, теперь надо потрудиться, чтобы вытащить нож, зажатый между телом и стволом дерева, ну да, придётся извернуться или схитрить. Не это вызывало у него недоумение. Он просто не понимал, о каких часах идёт речь.

— Которые ты забрал у купца, — пояснил Бадрик.

— Я? Забрал? Когда?

— Я видел, как ты его обыскивал. Вообще-то, это мои часы. Я проиграл их секретарю-нотарию. А секретарь-нотарий проиграл их прощелыге купцу.

— А-а-а, те часы, — вспомнил Тиба и, заметив, как Ребер змеёй ползёт среди лопухов, выдавил улыбку. — Нет у меня никаких часов.

— Слушай, мальчик. Ты выручил меня, за что я тебе благодарен. Мне совсем не хочется тебя убивать. Но, если ты сейчас же не отдашь мне часы, серебряную «корону» и свой нож, я тебя прикончу.

— Хорошо, — кивнул Тиба. — Я только достану из кармана.

— Медленно! — приказал Бадрик. — Ещё медленнее!

Тиба затолкал руку в карман и вытащил бронзовую бляху с эмблемой Стаи.

Наёмник свёл на переносице брови:

— Что это?

— Это я забрал у купца.

— А часы?

— Часы не брал.

Бадрик опустил меч:

— Зачем тебе эта штука?

Тиба не успел ответить. Ребер взмыл над лопухами, в прыжке вспорол башмаком серый воздух. Тупой носок врезался в исчирканное шрамами лицо. Клацнули челюсти. Закатив глаза, наёмник повалился навзничь.

5. ~ 5 ~

В прикреплённой к седлу корзине заворочалась Дева.

— Устала, милое дитя? — спросил Буса. — Потерпи чуток, скоро приедем.

Малышка посмотрела из-под капюшона и улыбнулась. Бусе стало жутко. Будь перед ним взрослый человек, Буса решил бы, что в улыбке-оскале сквозит угроза.

Передёрнув плечами, он уставился в спину едущего впереди Гилана, к которому и Выродки, и личный слуга, коим являлся Буса, по-прежнему обращались «милорд». Господин забрал Деву (имя-то какое чуднóе!) из полуразрушенного монастыря, где жили дети-сироты. Зачем ему понадобилась девочка, и чем она отличается от остальных ребятишек? А то, что отличается, — и дураку понятно. Не стал бы господин везти обычного ребёнка к сестре в гости. Неужели родственница? Вряд ли. На Айвилей совсем не похожа. Они смуглые, темноволосые, кареглазые, а у малышки удивительная внешность: волосы как снег, глаза как прозрачная вода, личико мраморное, — прямо неземная красота. Смотришь на неё, и на ум приходит единственное слово — ангел. Только от её взгляда и улыбки душа уходит в пятки, словно сделал что-то мерзкое и попался на горячем.

За всю дорогу Дева ни разу не заплакала. Хорошо ела и без капризов ложилась спать. Всё остальное время сидела, уцепившись ручонками за корзину, и пялилась на кобылу, будто всё вокруг она уже видела и ничто не вызывает у неё интереса. А Буса вспоминал, как в замке няньки обращались с дочками леди Ифы, когда те были крохами, и старался развлечь малышку. «Гляди, Дева, гляди, кто прыгает по веткам! — говорил он. — Это белочка, маленькая и смелая, как ты. А вон, гляди, кто прячется в траве. Это ёжик, ни головы, ни ножек». Дева косилась на него, морщила нос, словно Буса нёс несуразицу, и он смущённо умолкал. Но мягкое сердце вновь наполнялось теплом и лаской к несчастному ребёнку, лишённому материнской любви. Чтобы не задохнуться от переполняющих его чувств, Буса открывал рот: «А кто это стучит, Дева? Слышишь? Это дятел. Есть такая потешная птичка с красной шапочкой на голове. Сидит на дереве и долбит кору, жучков пугает, чтобы они не грызли древесину».