Подошла, изображая пай-девочку – шажки мелкие, руки на животе благочестиво сложены, глаза в пол.

– Хорошего дня, сестра, – поклонилась я посетительнице.

– И тебе всего хорошего, девочка, – кивнула она мне. – Я старшая в гончарной мастерской. Мы с сёстрами хотим тебе подарок сделать.

И, откинув тёплую накидку, протянула миску, расписанную нежными букетиками, в которой стояла в пару ей кружка, украшенная такой же росписью.

– Прими, не побрезгуй, – сунула мне в руки неожиданное подношение горшечница.

– Да за что? – непонимающе хлопала я глазами.

– А за то, что Клару на место поставила, – с недоброй усмешкой объяснила монашка. – Ты даже представить не можешь, сколько она нам всем крови попила. Думаешь, только вам вредительство сделала? Да вот мы поймать или доказать вину её не могли, а ты сумела. Замёрзнешь – заходи в гости к нам в мастерскую греться.

Я смотрела вслед удаляющейся женщине и словно тяжесть с души выдыхала. Всё же угнетало меня то, что по моему обвинению кастеляншу посадили в карцер. Не знаю, что там за условия, но уверена – не курорт. Меня мучали сомнения: соответствует ли наказание совершённому проступку или игуменья была излишне строга к своей подчинённой? Вот только два последующих после происшествия дня показали, что Клара сумела насолить многим. Из швейной мастерской в качестве благодарности мне принесли дюжину потрясающей красоты батистовых платочков с изящной мережкой и вышитой монограммой в уголке, на кухне вместо постных лепёшек стали подкладывать сладкие пирожки. И вот теперь комплект индивидуальной посуды в подарок. Я видела похожие у некоторых сестёр, но даже не мечтала заиметь такой. Мне показалось, что в монастыре этот факт является отличительным знаком. Почти как орден, который вручает Август за выдающиеся заслуги.

…Уж не знаю, насколько помогло происшествие с Кларой росту моей популярности, но я как-то быстро перезнакомилась почти со всеми сёстрами монастыря, и большинство относились ко мне доброжелательно или нейтрально. Но ближе всех, конечно, была Табея. Она следила за тем, чтобы я была сыта, не поднимала тяжёлые вёдра, не позволяла мне подолгу бывать на морозе или ветру – всё-таки одёжка монастырская аскетична, нет в ней утеплителей и мехов – наставляла в жизненной мудрости, что меня забавляло. Откуда у отшельницы, спрятавшейся от простой земной жизни, могут быть навыки выживания среди человеческой стаи? Всё же монастырский уклад от мирского сильно отличался.

За хлопотами вживания две недели, определённые Кларе для наказания, пролетели для меня незаметно. Даже удивилась, увидев кастеляншу на утренней службе. Женщина ещё больше осунулась и сильнее посерела лицом. Но, кажется, кроме меня жалости к ней никто не чувствовал. Это как же надо было насолить окружающим, чтобы заслужить такое отношение к себе?

Тем временем зима хоть и неохотно, но начала отступать. Под горячими солнечными лучами проседали сугробы, обнажая на пригорках редкие пока проталины.

– Пора стойла для коров готовить, – как-то утром объявила скотница. – Завтра-послезавтра пригонят кормилиц, надобно будет хорошо обустроить.

– Монастырь коров купил? – полюбопытничала я.

– Зачем? – удивилась вопросу Табея. – У нас большое стадо, только ферма в селе устроена. Здесь ни места нет, ни людей для ухода не хватит. А там крестьянки со скотиной возятся за плату малую. Молоко в сыроварню сдают, а сколько-то каждый день в монастырь привозят – и на кухню, и в лечебницу для болящих. Но на весеннюю и осеннюю распутицу, когда телега с бидонами молока через грязь не проедет, двух дойных коровушек к нам пригоняют. Тут мы уже сами их обихаживаем, доим. Без молочка не страдаем. Да ненадолго это – не больше месяца. Потом, как дороги укатают и ездить легко станет, в стадо возвращают, а мы только с козочками возиться станем.