«Не худшая смерть», — подумала я, стараясь найти хоть что-то положительное во всем этом.

Падала я недолго; гуи отпустил меня, чтобы схватить удобнее. Поймав меня поперек туловища, «птичка» продолжила полет. Оказавшись в более-менее подходящем для полета положении, я опустила ладони на лапу гуи и, набрав воздуха, крикнула, что я женщина.

Я особо ни на что не рассчитывала, но получила ответ.

— Вижу! — донеслось сверху.

Всадник! Я спасена! Меня точно не сбросят с высоты и не съедят!

От радости я открыла глаза. Зря: ледяной воздух нещадно «ударил» в них, вызвав слезотечение, и ничего, кроме серости и смазанности, я не смогла разглядеть. Я попыталась расслабиться, чтобы уменьшить неприятные ощущения – это не помогло. Мне стало невероятно холодно, в ушах свистело, на живот давило, ноги бестолково висли в воздухе. Когда давление в животе стало нещадным, и мне показалось, что от очередного рывка у меня через рот вылезут внутренние органы, я предупредила всадника:

— Сейчас умру!

Он явно меня не расслышал: свист воздуха «съел» мой приглушенный крик. Тогда, лучше подготовившись, я крикнула снова:

— Сдохну ведь!

На этот раз меня услышали.

— Поняла!

«Женщина!»

Причин для радости прибавилось, и я на целый миг перестала тревожиться насчет своих внутренних органов. Гуи пошел на снижение, повинуясь всаднице. Увы, это было не так быстро, как мне хотелось. К моменту, когда большая птичка опустилась, я была уже на грани обморока.

— Сейчас слезу, жди!

Я ответила страдальческим стоном. Наконец, давление с тела пропало, и я стекла жижей в руки похитительницы… спасительницы… или, учитывая полет, мучительницы?

— Все-все, дыши, — сказала она хриплым голосом.

Я попробовала встать, но не смогла, и пробулькала:

— Уми…раю…

— Умирай, — разрешила всадница, — Вандерия пробудит тебя из мертвых.

«В мире Циты нет покоя даже после смерти», — подумала я и сдалась.

Воскрешать меня не пришлось, я сама вернулась из мира мертвых – то есть из мира обморочных. Меня уложили на кровати, раздели до штанов и рубашки и осторожно промокнули лицо теплым, влажным полотном – собственно, от этих прикосновений и я очнулась.

Открыв глаза, я увидела лицо женщины лет шестидесяти. Заметив, что я пришла в себя, она убрала руку с полотном от моего лица и сказала с улыбкой:

— Все хорошо, ты в Мэзаве.

Пользуясь тем, что она склонилась ко мне близко, я ее рассмотрела. Лицо длинное, щеки впалые, подбородок выдается, губы ниточкой, нос крючком, глаза голубые, как небо в ясный день, миндалевидной формы, умные и молодые, с искрящимся любопытством. Волосы спрятаны под платком нежно-персикового цвета.

— Какие глаза, — промолвила женщина, также рассматривая меня.

Я улыбнулась тому, что мы обе подметили друг в друге именно глаза. Зрение у меня ужасное, но сами по себе мои близорукие очи – самая яркая черта внешности. От бабушки я унаследовала светло-серый цвет глаз, очерченный по краю радужки темным. Кто-то называет такой цвет глаз жутким, кто-то, наоборот, восхищается. Даже здесь, на ярмарке в Ниэраде, продавец отметил цвет моих глаз.

— Я Вандерия, смотрительница крепости Утхад, — представилась голубоглазая. — Здесь ты в безопасности. Все плохое закончилось.

Уголок моего рта дернулся. Все плохое кончилось? Ну-ну. Для меня кошмар кончится, только когда я окажусь в родном мире! Я собралась представиться, но Вандерия покачала головой и прижала палец ко рту.

— Не надо говорить. Отдыхай. Ты, наверное, сорвала голос во время полета.

— Нет, все в порядке, — проскрежетала я и, прочистив горло, добавила: — Я рада оказаться в Мэзаве. Сюда и лежал мой путь.