Ах, мне кажется, я могу сейчас убить эту бесцветную латышку! Просто взять и убить! Убить.

Но вместо этого я обнимаю маму, бормоча ей слова утешения, в которые не верю сама.

- Ирочка! А покушать! Хоть немножко… - слова мамы тают, растворяясь в душной тишине подъезда.

Я бегом спускаюсь по ступенькам, чуть не натыкаюсь на грузную женщину с сумками в руках.

- Ой, простите, тёть Дайна, - машинально говорю я.

Но тётя Дайна, раньше не упускавшая случая пошутить со мной, приобнять, сказать что-нибудь смешное, что, вот, мол, какая невеста моему сорванцу растёт…

Эта же, всё та же вроде бы тётя Дайна, умудряется молча высокомерно посмотреть на меня с высоты своего маленького роста… Словно я вдруг стала… не человеком… Так, что ли… Ну да, я сейчас ведь уже официально негражданин. Негражданин. Они сумели уколоть нас больно. Очень больно…

Я выбегаю из подъезда, оглянувшись на свои окна. В окне мама с Артёмкой на руках. Артёмка радостно машет мне ручкой. Ничего, мой маленький, ничего. Сейчас я быстро добегу до этого проклятого седьмого дома, уберу этот проклятый чёртов подъезд. И ещё успею почитать тебе сказку на ночь…

- Ну наконец-то. Приступай. Дом одноподъездный, справишься быстро.

Одноподъездный, блин. А то, что в этом одноподъездном аж целых двенадцать этажей, так это ей ничего. Тебя бы заставить после изнурительного тяжёлого дня убрать этот одноподъездный, тварь. Или, ещё лучше, твою дочь. Если у тебя есть дочь, тварь.

Но это всё я, конечно, не говорю своей начальнице, бесцветной пожилой латышке. Я думаю. Похоже, это всё, что нам осталось в этой стране, горько усмехаюсь я.

Я захожу в подъезд, зябко ёжась. Как здесь холодно. Как здесь мрачно. Да здесь и не видно, убрано или нет. Сейчас, подмахну тряпкой быстро, и пошли они все.

Но весь мой задор мгновенно улетучивается, стоит мне увидеть огромные горы мусора, скопившиеся около мусоропроводов. Всё ясно. Забит мусоропровод. Я обречённо опускаюсь на корточки, сжимая голову руками. Я не смогу. Я просто физически не смогу очистить эти Авгиевы конюшни. Я тупо смотрю перед собой, не в силах двинуться и приступить к своей так называемой работе.

Гул голосов, отражающихся от стен, плывёт по подъезду гулкими всполохами.

- И что, Илзе, это Вы называете выполнением плана работ? И Вы ещё заводите разговор о премии?

Тихий подобострастный шелест бесцветной Илзы. Такой же бесцветный, как и она сама. И уверенный мужской голос. Голос человека, облачённого властью. Тоже латыш, конечно.

Шаги, уверенные мужские, и тихие семенящие женские, приближаются…