ему сошло с рук. Это мне нужно было бояться, мне пришлось бежать и скрываться.

В какой-то момент я настолько боялась его преследования, что бабушке пришлось установить в квартире вторую дверь и сменить замки на более надежные. А после переезда в Ростов я купила шокер, перцовый баллончик и тревожную кнопку, потратила кучу денег на защиту съемной квартиры и тщательно следила, чтобы мое лицо нигде не мелькало.

Парик и маска на заездах были вовсе не для того, чтобы про мой «секретик» не узнал Дима. Я опасалась другого — что кто-то из моего окружения сделает фото или снимет ролик, выложит в сеть, и это увидит он.

Я сбежала из дома, скрывалась и пряталась, а он, как оказалось, продолжил спокойно жить. Я готовилась защищаться, зубами выгрызать свою безопасность, а он просто выбрал новую жертву.

Но в этот раз все изменилось. Вчера его избили до полусмерти, поверив мне с первого взгляда, а уже сегодня он столкнулся с тем, что лишился всего.

Почти всего.

С ним осталась мать. И этого я понять не могла, как бы ни пыталась. Ладно, она не поверила мне, но… Почему у нее ничего не дрогнуло, когда о выходках мужа заявила и вторая дочь?

Она настолько слепо любит его? Или боится? Почему она хотела уехать с ним втайне от меня? Почему не попросила о помощи сегодня? Почему, блядь, не выгнала его вчера?

Зло стирая с лица воду, смешанную со слезами, я грызла губы, сдерживая в себе эти вопросы. Какой смысл озвучивать их, если ответов не получить?

Все было в ее глазах, на ее лице. Она ненавидела меня. Мысленно проклинала и, очевидно, неоднократно уже пожелала смерти.

Это обескураживало, причиняло боль и… отрезвляло.

Возможно, именно в тот момент, когда увидела в ее глазах все неприкрытые эмоции, я и осознала максимально четко — у нас с Симой больше никого не осталось. Отныне мы сами по себе и сейчас я — единственный человек, который может позаботиться о сестре.

Осталась малость. Наладить контакт, потому что все утро Серафима хоть и была рядом, но общалась очень скованно, найти для нее школу, обеспечить всем необходимым и вырастить из нее достойного, мать его, человека.

Мы — сироты при живых родителях.

Я несколько раз прошептала последнюю мысль, словно вколачивала ее себе в голову. Еще немного посидела, позволяя телу унять дрожь и всхлипы. Встала, убавила поток воды и принялась мыться, аккуратно растирая ароматный гель из маленького флакона.

Вопреки тому, что нестерпимо хотелось содрать кожу, выполоскать из нутра прошлое и собрать себя заново из кровоточащих осколков, я старалась сохранять спокойствие.

Я годами позволяла родителям уничтожать, унижать, убивать себя. Но всему рано или поздно приходит конец. И если я до сих пор жива и способна трезво мыслить, пора брать себя в руки и больше никогда не оглядываться назад.

Когда от ванильно-цитрусового аромата геля, который я раз за разом наносила, меня начало уже тошнить, я выключила воду и прислушалась. За дверью ванной стояла тишина, никто не ломилась внутрь и не спрашивал, почему так долго.

Я усмехнулась. Полагаю, Лукашин понимал мое состояние и дал время на самобичевание. Единственное, я не знала, надолго ли хватит его терпения, поэтому решила чуть ускориться.

Выбравшись из душевой кабины, я растерла по телу немного лосьона и обернулась в полотенце, позволяя влаге высохнуть. Почистила зубы, то и дело встречаясь с собственным мрачным взглядом в зеркале. Тщательно расчесала волосы и стерла последние следы уничтоженного душем макияжа.

А потом, собираясь надеть пижаму, неосторожно повернулась, задела локтем полочку под зеркалом, и на пол с грохотом посыпались все отельные принадлежности, заботливо расставленные горничной.