Я сбежал от вопросов отца. Прикрылся тем, что всем сейчас лучше поспать, и ушел в гостиную с бутылкой коньяка. Чтобы подумать, что мне делать дальше. Чтобы найти тот самый миллион причин и решить, как вести себя с Резкой дальше. Но вместо этого — одно прикосновение, второе, третье. Каждое, как сворованное напоследок, а губы…

Я смотрел на губы Амели и душил в себе желание стереть и без того ничтожное расстояние между нами. Гнал из памяти прошлых поцелуев. Пытался забыть, какими нежными, теплыми, мягкими могут быть губы Резкой и… Один черт, не устоял и прикоснулся к ним.

На мгновение.

Всего на одну мимолетную секунду.

Вскользь.

Ощутил покалывание на кончиках пальцев и… остановился. Пока полыхнувшее по венам безумие не утопило остатки разума.

Это все коньяк.

И нет, это нихрена не коньяк.

От него не сушит губы и не захлестывает возбуждением. От него не обостряются ощущения, зрение и слух, а я слышал и чувствовал дыхание Амели. И лучше бы не видел, как она провела языком по губам. Лучше бы не позволял себе думать о том, что Резкая могла хотеть того же, что и я. Ведь сорвавшаяся с привязи фантазия не стала ждать разрешения. И не остановилась на поцелуе.

Я воочию видел, как подрагивают ресницы Амели, и чувствовал ее дыхание на своих губах. Слышал, как разгоняется ее пульс в ответ на гулкие удары моего. Подталкивающего запутать пальцы в распущенных волосах Резкой. Подсказывающего прихватить губами ее губы и нежить их, умоляя разрешить оторваться на вдох.

Чтобы после крошечной дозы кислорода вновь оглушить нас обоих поцелуями и, когда они осмелеют…

— Твою мать, — прошипел я, позволив себе прокрутить этот момент, и дернулся, раскрывая глаза от деликатного покашливания отца.

— Ничего не хочешь мне рассказать, Никит? — спросил он.

— Нет. — Я плеснул себе чуть больше, чем обычно, и выпил, не обращая внимания на осуждающий взгляд отца. — Мне уже не пятнадцать. И лучше я выпью дома. День, как ты слышал, дрянь.

Застигнутый врасплох, я запоздало подумал о том, что не слышал шагов отца, а он, скорее всего, без труда разобрал, о чем мы с Амели говорили. И, блядь, меньше всего хотелось обсуждать это сейчас. Когда я сам не понимал, что со мной происходит, но отчётливо осознавал из-за кого.

— Действительно, день оставляет желать лучшего, — произнес родитель, войдя в гостиную с бокалом, из которого он залпом допил остатки. — Я накапаю себе? — спросил, а затем, опустившись рядом и налив нам на два пальца, видимо посчитал такой жест достаточным для доверительной атмосферы. — Я уточню, чтобы не строить догадки и понимать, с чем имею дело?

— Попробуй, но не обещаю, что отвечу.

— Я все же рискну, Никит. Будем! — Выпив свою порцию, отец дождался, когда я опустошу бокал, и налил снова. — Ты ведь не случайно оказался в компании девушки друга, которая поехала к своим родственникам?

— Нет, не случайно, — отрезал я. — Мне нужно отчитаться о причинах?

— Если посчитаешь нужным озвучить их, я буду благодарен. Отчитываться не требую. Твое здоровье, сын.

Отсалютовав бокалом, отец выпил и вскинул брови, услышав мой вопрос:

— От этого зависит, поможешь ты Амели с Симой или нет?

— Я похож на шантажиста?

— Это прямой вопрос, пап.

— Который подразумевает ответ, если вопрос имеет смысл. В твоём же… — негромко усмехнулся он и, будто взвешивая наличие упомянутого им смысла, покачал ладонью. А затем, удивляя меня, подтолкнул початую бутылку в мою сторону и произнес: — Знаешь, Никит… Куда бы ты ни вляпался и что бы не натворил, я всегда тебе помогу. Если ты попросил за девушку, значит, на это есть веские причины. Я не требую их озвучивать — возможно, есть вещи, о которых мне лучше не знать. Но… я бы хотел знать, чем живёт мой сын. Надеюсь, я ответил на твой вопрос?