Но однажды, много-много позже, может быть, в октябре шестьдесят седьмого, увлекательное хобби вдруг превратилось в нечто большее. Однажды ночью, когда он торчал по пояс в своей дыре и плакат с Рэкел Уэлч хлопал его по заду, молоток неожиданно провалился по рукоять.

Пока он поспешно извлекал куски бетона, вероятно, услышал, как остальные кусочки полетели в шахту, позвякивая о стенки трубы. Знал ли он уже тогда, что его ждет шахта, или это открытие застигло его врасплох? Затрудняюсь ответить. Он уже мог, конечно, познакомиться с планом инженерных сооружений. А нет, так сразу предпринял шаги, чтобы познакомиться, уж будьте уверены.

К нему должно было прийти понимание: если это и игра, то ставка в ней чрезвычайно высока… если не сказать предельна – на карту была поставлена жизнь. Едва ли он тогда представлял себе свое будущее, но кое-какие идеи, несомненно, были, потому что именно в эту пору он заговорил со мной впервые про Сиуатанехо. Вот так, вдруг, эта дурацкая дыра в стене превратилась из игрушки в священную нишу, на которую он готов был молиться, особенно если он уже знал о главном коллекторе, уходящем за пределы тюрьмы.

До сих пор у него был один повод для беспокойства: ключ под камнем из вулканического стекла на окраине Бакстона. Теперь добавились волнения, что какой-нибудь новый тюремщик – из молодых да ранних – сунет нос за плакат… или что к нему кого-то подселят… или что его переведут с насиженного места в другую камеру. С этими мучительными сомнениями он прожил восемь лет. Могу сказать одно: людей с такой выдержкой на свете единицы. От всей этой неопределенности я, например, через полгода съехал бы с катушек. Энди – тот вел свою игру до конца.

Да, восемь долгих лет он жил с ощущением возможности провала – вернее будет сказать, вероятности провала, – сколько ни придерживай козыри в игре против тюремной системы, исход предрешен… но боги к нему благоволили ни много ни мало девятнадцать лет.

Самой для него страшной иронией могло бы стать помилование. Представляете? За три дня до выхода на свободу помилованного переводят в крыло с минимальной охраной для проверки его физических кондиций и профессиональных навыков. Тем временем в его прежней камере производится генеральная уборка. Вместо обещанной свободы Энди получил бы первый срок в шизо и второй, побольше, в обычной камере… но уже не в родной, разумеется.

Вопрос: если он добрался до канализационной шахты в шестьдесят седьмом, почему он совершил побег только в семьдесят пятом?

Точного ответа я не знаю, но кое-какими соображениями на этот счет могу поделиться.

Прежде всего он должен был стать еще осмотрительнее. Он был слишком умен, чтобы очертя голову застучать молотком в надежде все закончить за восемь или даже восемнадцать месяцев. Он принялся расширять амбразуру сантиметр за сантиметром. К Рождеству, когда Энди заказывал традиционную бутылку виски, дыра была величиной с чашку. Ко дню рождения в шестьдесят восьмом, когда заказывалась такая же бутылка, она была уже с тарелку. К открытию бейсбольного сезона в шестьдесят девятом – с поднос.

Одно время я думал: после того, как он пробил брешь в стене, дела у него наверняка пошли быстрее. Мне казалось, с этого момента, вместо того чтобы измельчать камешки, а мелкую крошку выносить в «обманчиках» на двор, он мог просто-напросто выбрасывать их в шахту. Судя по затраченному времени, он на это не отважился. Видимо, решил, что странные звуки могут вызвать подозрения. Либо, если знал о главном коллекторе, а он, скорее всего, уже знал, мог опасаться, что крупный кусок, упав в шахту, повредит трубу, еще выйдет из строя, не дай бог, канализационная система, начнут проверять. А любая проверка, сами понимаете, похоронила бы все его надежды.