Он погрузился в мрачные раздумья о том, как же ему не повезло с этими тридцатью пятью тысячами. В каких-нибудь пяти метрах от него Энди Дюфрен размазывал флейцем смолу. Вдруг он бросил кисть в ведро и направился к месту, где сидели Мерт и Хэдли.

Мы все напряглись, и я увидел, как еще один охранник, Тим Янгблад, потянулся к кобуре. Часовой на вышке толкнул локтем напарника, и они оба выжидательно застыли. В этот момент я подумал, что Энди сейчас нарвется на пулю или на дубинку, если не на то и другое сразу.

И тут он спросил Хэдли, тихо так:

– Вы верите своей жене?

Хэдли молча на него вытаращился. Лицо у него начало краснеть, а это обычно не предвещало ничего хорошего. Еще секунда, и он выхватил свою «пушку», чтобы двинуть рукоятью в солнечное сплетение, где сходятся все нервные узлы. Один сильный удар может отправить человека на тот свет, но это здесь никого не останавливает. А если и не отправит, то так вырубит, что вмиг забудешь, с чем шел.

– Слушай, парень, – сказал Хэдли, – у тебя времени в запасе только на то, чтобы подобрать кисть. А затем ты у меня нырнешь головой вниз с этой крыши.

Энди бесстрастно смотрел на него глазами, как лед. Похоже, он даже не слышал обращенных к нему слов. К сожалению, я уже не мог втолковать ему, что почем, объяснить азы тюремной жизни. К азам тюремной жизни относилось, например, следующее: никогда не встревай в разговор охранников, помалкивай в тряпочку, пока тебя не спросят (а спросят – ответь то, что от тебя ждут, и снова помалкивай). Черный ты или белый, краснокожий или желтолицый – в тюрьме все едино, здесь на всех нас печать равенства. В тюрьме все – черномазые, и лучше сразу свыкнуться с этой мыслью, если желаешь выжить при таких начальничках, как Хэдли и Грег Стаммас, которые тебя прикончат и глазом не моргнут. Кто сидит на казенном харче, тот, считай, перешел в собственность государства, и горе тому, кто забудет об этом. Я видел таких, которые лишились глаза или пальцев на руках-ногах, а одному даже укоротили его сокровище, и он еще был рад, что дешево отделался. Я бы сказал, что песенка Энди спета. Ему, пожалуй, позволят помахать до вечера кистью, а в душевой его встретит громила с бритвой, который подрежет ему на ногах сухожилия и оставит корчиться на цементном полу. От громилы, правда, можно откупиться пачкой сигарет или тремя самокрутками. Я бы сказал Энди, чтобы он, по крайней мере, не лез на рожон.

Но я продолжал промазывать смолой крышу, словно ничего не произошло. Я, как и все, прежде всего должен думать о собственной заднице. Ей уже досталось однажды, а в таком местечке, как Шоушенк, хватит разных Хэдли, которые с удовольствием завершат начатое дело.

Между тем Энди продолжал:

– Возможно, я неточно выразился. Дело не в том, верите вы ей или не верите. Вопрос следует сформулировать иначе: вы уверены, что она не затеет с вами двойную игру? Что она вам не подставит ножку?

Хэдли поднялся. Поднялся Мерт. Поднялся Тим Янгблад. Хэдли стал красным, как пожарная машина.

– Тебе предстоит только уточнить, сколько костей останется у тебя несломанными, – сказал он. – Подсчетами ты займешься в лазарете. Пошли, Мерт. Сбросим этого сынка.

Тим Янгблад извлек пистолет. Солнце жарило вовсю. Вся наша бригада смолила крышу с утроенным рвением. Можно было не сомневаться, что Мерт и Хэдли сейчас столкнут его вниз. Жертва несчастного случая, бывает. Заключенный № 81433-ШНК спускался по лестнице с пустыми ведрами и оступился. Не повезло бедняге.

Они схватили его – Мерт за правую руку, Хэдли за левую. Энди не сопротивлялся. Он в упор смотрел на лошадиное, налитое кровью лицо Хэдли.