– Если она с вами заодно, – продолжал он все тем же ровным бесстрастным тоном, – я не вижу причины, мистер Хэдли, почему бы вам не получить все до последнего цента. Байрону Хэдли – тридцать пять тысяч долларов, дяде Сэму – ноль целых, хрен десятых.

Мерт потащил его к краю, Хэдли же застыл на месте. Какое-то мгновение это напоминало игру в перетягивание каната. Затем Хэдли сказал:

– Ну-ка, обожди, Мерт. Ты это о чем, парень?

– О том, что если вы с ней заодно, вы можете отдать деньги ей.

– Ты, парень, говори толком или костей не соберешь.

– Налоговое управление допускает единовременный дар одного супруга другому, – сказал Энди. – До шестидесяти тысяч долларов.

У Хэдли сделались такие глаза, словно его огрели палкой по голове.

– Не может быть. Без налогов?

– Без налогов… – подтвердил Энди. – Они не могут взять себе ни цента.

– Откуда тебе знать такие вещи?

Тут подал голос Тим Янгблад:

– Он был банкиром, Байрон. Так что ему…

– Заткнись, Макрурус, – отмахнулся Хэдли, даже на него не глядя. Тим Янгблад прикусил язык и покраснел. Он был лупоглазый и к тому же губошлеп, за что и получил рыбье прозвище. Хэдли в упор разглядывал Энди. – Ты, значит, тот самый умник, который застрелил свою жену. Сейчас я поверю такому вот умнику, а завтра буду обтесывать камешки. Хочешь, чтобы я сидел с тобой за компанию?

Энди был невозмутим:

– Если бы вам дали срок за неуплату налогов, вас бы отправили не в Шоушенк, а в федеральную тюрьму. Но вас не отправят. Необлагаемая налогом дарственная на супругу – это узаконенная хитрость. Я оформил десятки, если не сотни подобных актов. К нему прибегают люди, желающие заморозить небольшой капитал, или те, кто неожиданно получил кругленькую сумму. Вроде вас.

– Я думаю, ты все врешь, – сказал Хэдли, но он так не думал – по лицу было видно. Оно как-то оживилось, сделавшись довольно комичным в сочетании с лошадиным профилем и обгорелым лбом. Байрон Хэдли словно натянул на лицо маску – неуместную до неприличия. С выражением надежды.

– Я не вру. Впрочем, вам нет резона принимать мои слова на веру. Обратитесь к адвокату…

– К засранцам этим? К этим горлохватам? – с пол-оборота завелся Хэдли.

Энди пожал плечами.

– Тогда в налоговое управление. Они вам скажут то же самое и бесплатно. Собственно, что меня слушать. Вы сами найдете способ все разузнать.

– Образованный, мать твою! Будут мне тут всякие умники-уголовники объяснять, где у пчелы жало.

– Чтобы оформить дарственную, – как ни в чем не бывало заговорил Энди, – вам не обойтись без услуг адвоката или банкира, а это стоит недешево. Но… если хотите, я готов подготовить для вас все бумаги за бесценок. Мои условия – три пива каждому из моих коллег…

– Коллег! – заржал Мерт и хлопнул себя по колену. Это он умел. Надеюсь, что старина Мерт загнулся от рака кишечника в такой глуши, где о морфии еще не слыхали. – Коллеги, а? Во дает! Забыл, как вас тут…

– Заткни пасть! – рявкнул Хэдли, и Мерт заткнулся. А Хэдли уже обращался к Энди: – Как ты сказал?

– Я сказал, что все сделаю за три бутылки пива для каждого из моих коллег, если вы эти условия сочтете приемлемыми. Мне кажется, когда весна и ты работаешь на воздухе, не хватает только одного, чтобы почувствовать себя человеком, – пенящегося пива. Так мне кажется. Никаких проблем, и вам скажут спасибо.

Я потом переговорил с теми, кто был на крыше – Ренни Мартином, Логаном Сен-Пьером, Полом Бонсентом, – и выяснилось, что у всех тогда сложилось одинаковое впечатление… или, скорее, ощущение. Хозяином положения неожиданно стал Энди. Да, на бедре у Хэдли висел пистолет, а в руках он держал дубинку, и за спиной у Хэдли был его дружок Грег Стаммас, а за Стаммасом – вся тюремная администрация, а за ней – ударная мощь целого штата, и вдруг среди разлившегося полуденного золота все это стало неважно, и сердце подпрыгнуло у меня в груди, как когда-то, давным-давно, до того черного дня в тридцать восьмом, когда за мной и еще четырьмя новенькими закрылись железные ворота и я впервые очутился в тюремном дворе.