— Вот только не надо мне врать про шарф, — опережаю его вранье, — я ведь вижу, что ты с ним неплохо так сросся. И… — подношу ткань к носу, — боже, да он насквозь твоим Бандерасом пропах. Берг! Ты все три года, что ли, его не снимал? Что, не мог сам себе шарф купить? Обязательно было зажать мой?

— Оставил на память, — у Димы вдруг получается такое скорбное выражение лица, будто бы даже укоризненное.

И правда, чего это я! Он же вернул! Сподобился.

— На память обо мне? — саркастично приподнимаю бровку.

— А тебе жалко? — голосом обвиняя меня в скупердяйстве, вопрошает паршивец.

— Шарф из чистого кашемира? Последний подарок моей матери? Дашь мне пару минут на размышление? А нет, не надо. Конечно, мне жалко. Тем более тебе.

— Знаешь, я тоже по тебе скучал, — вдруг с таким чувством произносит Дима, что пузырек с ядом в моей груди вдруг резко мельчает. Потому что получается… Убедительно.

Блин, а я уже и забыла, что он так умеет…

Так, что моя внутренняя волчица вдруг понимала, что глупо скалить зубы на луну. Но можно успокоиться. Расслабиться. Выпустить на волю подлинное — скопившийся вой измученной души. И в ответ тебе обязательно ободряюще ткнется в шею чуткий влажный нос…

— Ладно, — голос чуть проседает от набежавших эмоций, — извини, разворчалась тут. Глупо вышло.

— То есть мне можно оставить шарф себе? — тут же оживляется наглая морда и даже тянет клешни.

— Эй, ну не перебарщивай, — я уклоняюсь, но…

Как-то вдруг оказываюсь заключенной в крепкие объятия. И… Блин.

Сколько раз я еще так попадусь за эту встречу?

И ничего за пределами его рук не остается. Только тишина и прошлое. Пережитое.

Или все-таки нет?

В глазах дерет, в груди что-то потрескивает голосом свежего льда. Мои ладони скользят по теплой ткани его пиджака. Когда-то я находила эту спину очень надежной. И крепкой. И любила опираться на неё во время работы над дипломом. А Димка трындел, что ему неудобно, бесит, и вообще ему надо работать, но все равно неизменно припирался на широкий диван, где я сидела с ноутбуком.

А этот дурацкий шарф мешает сейчас, его хочется бросить, но до кровати далеко, а на пол — все-таки жалко… Но мешает ведь…

— Прости меня, Гель, — почему-то очень тихо произносит Дима, и мне становится ужасно стыдно. Потому что у него мысли вот такие, а у меня — о шарфе. Чтоб его моль сожрала!

— Да не за что… — откликаюсь неуклюже.

— Да есть за что, — в тоне Димы слышится откровенное сожаление, — много-много за что. И ты не обо всем знаешь. И в этом я тоже виноват.

— Это ты о чем? — я не сразу созреваю на вопрос. Да и созреваю-то потому, что повисшее между нами молчание начинает першить в горле.

Да. Это нужный вопрос. Вопрос, который определенно заставляет Диму подтянуться, напрячься, сосредоточиться. Ну, и отпустить меня все-таки.

Собираюсь и я, внимательно рассматриваю бывшего жениха.

А он кусает щеку, оглядывает меня то так, то этак, все никак не может сформулировать.

— Еще пару секунд помолчишь, и я сочиню себе какую-нибудь страшилку, — предупреждаю, — что на тебя охотились бандиты, и ты меня бросил, чтобы где-нибудь зашкериться, и жил все это время в Нижневартовске, а на моем шарфе спал. И грезил моментом как ко мне вернешься.

— Боже, ты что, ясновидящая? — Дима в ужасе округляет глаза, но по напряженным бровям я понимаю — он все еще думает. Все еще сомневается, стоит ли говорить. И лучше помолчать, чтобы его не спугнуть, потому что он ведь и вправду может передумать. Если решит, что я не готова к его откровениям или, может быть, они все-таки просрочены. А я уже, честно говоря, заинтригована более чем могла бы быть.