– Ты, человече, как я понимаю, не местный? – неожиданно спросил седой человек.

– Нет, – выдавил из себя Мишка, удивленный вопросом. – А почему…

– А потому, что ни один местный сюда бы не сунулся, даже если ему пообещали бы разрешить похлопать по заднице Анжелину Джоли, – ответил седой, потом посмотрел на него в упор и протянул ему руку: – Николай Петрович Докучаев я, но имя сие длинное и официальное, так что зови меня просто Петровичем, как все прочие люди кличут – нечего тебе, хомбре, из коллектива-то выделяться. Если что, я в городском отделении експертом тружуся.

Канашенков снова чихнул. Зрение к нему уже вернулось – как, впрочем, и любопытство. И он осторожно сделал шаг к бурой туше.

Существо, напавшее на следователя, не походило на представителя какой-либо известной ему расы. Более всего оно напоминало обезьяну, только с когтистыми медвежьими лапами и почти саблезубыми клыками. Дальний угол зала был завален дурно пахнущими объедками, включая разорванных на части крыс, каким-то тряпьем и навозом. В бедре зверя белел шприц. Канашенков засомневался – действительно ли эта тварь произнесла что-то членораздельное или это его галлюцинации?

– Николай Петрович… – начал Мишка.

– Петрович я, отрок, П-Е-Т-Р-О-В-И-Ч. Ща стой браво, амига, коли не хочешь урона своей репутации, – оперья идут.

Секунду спустя в подвал спустились несколько оперов в штатском.

– Я хренею, дорогая редакция! – сказал один из них, мигом оценив ситуацию. – Я так понимаю, Петрович, что с пацана простава за то, что не окончил жизнь во цвете лет?

– Ты на мою поляну рот не разевай, потому как молод исчо, а дай-ка мне лучше, опричник, мобилу с телефоном Шаманского. Дай сюда, сказал, собака злая. Слушай меня, все прочие псы государевы – вызвоните-ка сюда труповозку, ибо более звонить-то нам и некому. А так как досель она добираться будет часа еще два, так что подняться наверх и покурить, старика прежде угостимши, вполне себе успеете.

Они поднялись из подземелья наверх. Мишка пытался выглядеть бодро, хотя отлично сознавал, насколько неважно у него это получается. Николай Петрович набирал тем временем Шаманского, специально включив громкую связь.

– Привет, отец народов! Все убожишься, что людей у тебя мало, жулье по застенкам растаскивать некому, а тебе, гляжу, пополнение прислали? Отрок новенький, челом светел, умом скуден, опытом вовсе обделен, аки крокодил соловьиным пением, только-только, похоже, со школьной скамьи слезший, бо я его досель в нашей шарашке и не видал вовсе…

– Петрович! Ты про кого мне речь толкаешь? Про Канашенкова, что ли? Есть такой. Второй день как в городе, а где уже успел тебе мозоли оттоптать?

– Виссарионыч! Ты, блин, хомбре недоделанный! Какого хрена щенков на трупешник посылаешь, да еще и, не приведи, господи, оккультно-магический? Своих забот мало? Он там чуть копыта не отбросил, я на него пол-литра нашатыря перевел и стакан водки! Так что, с тебя, амига, поляна. Ты мне по жизни должен.

– Петрович! Петро-о-вич! Ты успокойся, перекури. Пацан сегодня первый раз в СОГ вышел, толком нашей кухни не знает, вот дежурка, вся из себя служебным рвением пылая, его на тот случай и двинула. А я ни при чем. Я не Ирод, чтобы младенцев обижать.

– В общем, так, Ося, меняй пацана. Парнишка тут насмотрелся всякого ему не нужного, впечатлился, однако. Сегодня он по-любому не работник. Так что, поскольку меня из дома выдернули, и я на алтарь отечества положил кроссворд, три литра пива и чудной воблы полкило, мальчонку я забираю. Релаксацию проведу да введу понемногу в курс дела, а то сам знаешь, как в милицейской школе магическую практику дают. Слезы, а не практика. Да и взять им эту практику, чтоб она реальной была, слава богу, негде.