– Филолог, да. Никак не запомню… Ну вот на такую работу и возьмут. На филологическую. Хорошо?

Я пожал плечами.

– Потом вы родите троих детей.

Глаза у меня полезли на лоб.

– Троих?! Сразу троих? Вообще, какое это имеет…

– Можете не сразу, а одного за другим, – спокойно сказал он. – А значение такое, что это мои условия. Хочешь – принимай. Не хочешь – не принимай. Но если не примешь, больше ее никогда не увидишь.

– Но почему именно троих? – бессильно спросил я.

– Потом сам поймешь, – отмахнулся он. – Она должна быть привязана к тебе, ты – к ней. Дети – крепкая цепь.

– Ну…

– Если в течение года она не принесет первого, я ее у тебя заберу… – Свел брови, кратко раздумывая, и поправился: – Хорошо, на первенца – полтора года.

– А если…

– Что?

– А если какие-нибудь, ну… проблемы? У женщин, между прочим, бывают проблемы!

Мирхафизов подумал.

– Проблемы бывают, верно. Могу перед свадьбой послать к врачу, пусть проверят. Но думаю, это лишнее. Эти проблемы обычно решаются. А вот если дело окажется в тебе… – и он извинительно развел руками.

В его подходах было что-то от невольничьего рынка, описанного у Гигина Громатика.

– Во мне не будет, – безнадежно сказал я.

– Откуда знаешь? – Мирхафизов остро на меня глянул. – Может, у тебя дети есть?

– Да откуда у меня дети!

– Вот видишь… Если бы у тебя были дети, Мухибу я бы тебе не отдал. Но зато мы бы знали, что у тебя и впрямь все в порядке. Впрочем, – он махнул рукой, – зря мы об этом начали толковать. Природа свое всегда берет, загляни вон в мои коровники…

Мирхафизов взял пиалу, налил чая, протянул мне и спросил серьезно:

– Ну что, согласен?

Шараф Мирхафизов как в воду глядел – события начали стремительно развиваться.

Еще оставалось некоторое время до кульминации – кульминации затянутой, долгой, протяжной, мучительной, когда на улицах городов шли танковые бои, беженцы нескончаемыми потоками уходили в Афганистан, все, кто имел мало-мальскую возможность, срывались с насиженных мест, бросая имущество, нажитое несколькими поколениями, а бетонные стоки кое-каких заведений из тех, что называются «саллоххона» – скотобойня, полнились человеческой кровью.

Но на площади Озоди́ уже раздавали автоматы. Предполагалось, вероятно, что люди с площади Озоди, вооружившись, примутся защищать законную власть от проходимцев с соседней площади Шахидо́н, которые на нее покушаются.

Однако было похоже, что автоматы оказались не у тех, кто был готов сражаться за то или иное правое дело, а преимущественно попали в руки подонков вроде моих однокашничков. От этого жизнь пугающе кривилась. Например, чрезвычайно повысились шансы проснуться среди ночи оттого, что кто-то, проезжая мимо дома, с гоготом дал длинной очередью по гаражам. Понятно, что его не волновало, был в тех гаражах кто живой или нет… но такие происшествия на фоне многих иных казались сущими безделицами.

Одновременно с республиканскими событиями за недалекими хребтами происходили подвижки воистину мирового масштаба: доблестный Ахмадшах Масуд сдерживал натиск афганских талибов. Отвага Ахмадшаха Масуда обеспечивала Шарафу Мирхафизову некоторое время, чтобы провернуть все то, под чем я подписался. Однако лично мне было трудно отделаться от связанных с этим зловещих мыслей. А ну как не выстоит Ахмадшах Масуд? Чем это кончится? Чего ждать? Если талибы войдут в Душанбе – что будет? У себя в Бамиане они взорвали две гигантские статуи Будды VI века, усмотрев в них языческих идолов. А здесь чем сгоряча займутся?..

Что касается матери, то я ожидал, что придется вести долгие разговоры, переливая из пустого в порожнее в попытках найти меру вещей; думал, она станет спорить, сопротивляться, кивать в сторону кладбища и произносить гневные фразы вроде «Да я тут жизнь прожила!».