И вот мы бормотали, а я машинально думал, что сейчас он откроет рот по-настоящему и тогда, несмотря на внешние отличия, из него непременно полезет истинный раис. Другая мысль была о том, что вчера, оценив его голос и манеру речи по телефону, я ожидал увидеть нечто куда более сильное, грубое, жесткое, даже, может быть, жестокое, чем увидел сейчас, – однако если Мирхафизов и производил впечатление силы (а он его несомненно производил), то примерно такой, что таится в тигриных лапах – спрятанной за мягкостью, за подушечками.

Так или иначе, но раис все еще не выглядывал.

Вдоволь наулыбавшись и всласть подержав друг друга за руки (ладони у него были широкие и сухие), мы прошли в дом. Как я и предполагал, не в мехмонхону – гостевую комнату, где лишь стопы одеял да подушек, а в кабинет.

– Садитесь, пожалуйста.

Я сел.

Тут же какой-то тихий парень принес поднос – чайник, две пиалы, несколько блюдец со сластями. Бесшумно поставил и так же бесшумно удалился, на первых шагах ретирады чуть ли не пятясь.

– Давайте сразу к делу, – предложил Мирхафизов. – Мухиба мне о вас сказала.

– Да?.. Лестно слышать.

– Ты ее не трогал? – спросил он, доброжелательно на меня глядя.

Сказать, что я молчал, – это ничего не сказать.

– Вижу, не трогал, – определил председатель колхоза. – Ну хоть и на том спасибо.

Он невесело усмехнулся и покачал головой, о чем-то размышляя. Взял одну из пиал, налил чая на самое донышко, правой рукой протянул мне, левую при этом прижав к сердцу. Я, принимая, произвел ответный жест.

– Скажу честно: я хотел для нее совсем другой судьбы. Но… Все мы хотели для себя и близких другой судьбы. А оно вон как поворачивается.

Я уже несколько пришел в себя после ошеломившего меня вопроса, а потому смог хрипло спросить:

– В каком смысле?

– В таком смысле, что скоро здесь станет нехорошо. Дело идет к большим неприятностям. Очень большим. И долгим. Когда-нибудь, конечно, и они закончатся, но вот чем?

Он покачал головой, а я вспомнил слова Рустама насчет восточной сатрапии.

– Поэтому предлагаю такой порядок действий. Вы женитесь… – Председатель тяжело на меня взглянул, сведя седые брови. – Ты еще не против, надеюсь?

– Н-н-нет, – сказал я. – Нисколько. Наоборот.

– Потом я куплю вам квартиру в Москве, и вы уедете.

Я поперхнулся чаем:

– Но я не…

– Если ты о своей матери, то не волнуйся. Она ведь, насколько я знаю, из Воронежа?

Было бы глупо отказываться. Но откуда он знает? Кажется, я и Мухибе не говорил…

– Из Воронежа…

– Вот и вернется на родину. Квартирку получит. Или небольшой домик. В общем, ей хватит, будет довольна. – Он покивал, глядя на меня. – А отец, я слышал, три года назад умер?

И насчет этого он в курсе…

– Да.

– Соболезную. Отец есть отец. Хочешь его перевезти?

Вероятно, я опять переменился в лице.

– Отец есть отец, – примирительно повторил он. – Но это необязательно. Мой тоже вон в Самарканде лежит, а не под боком. Что делать, жизнь… Ну вот. В Москве тебя возьмут на работу, и…

– На какую работу?

– Что значит – на какую? – спросил Мирхафизов, снова сведя брови, причем во взгляде мелькнуло подозрение. – Ты ведь этот, как его… как Мухиба, да?

– Ну да. Филолог.

– Вот-вот, филолог. Никак не затвержу. Ты прости, я много книжек не читал. Но… – Он на мгновение задумался. – Дай волю, я бы, может, всю жизнь над книжкой просидел. Да только там, где я рос, не очень-то почитаешь. Там иные заботы были. С голоду не подохнуть, на нож не нарваться, самому в тюрьму не сесть… в общем, не до чтения. – Мирхафизов огорченно поцокал языком, перекатывая в ладони пиалу и не сводя взгляда с какой-то, похоже, одному ему видимой сейчас точки. Потом вздохнул: – Есть такой писатель – Джек Лондон. Слышал?