Он безнадежно махнул рукой.

Когда Рустам предложил еще по одной, я отказался, сославшись на какую-то ерунду. На самом деле причина была в том, что в любом случае – в зиндан потом или не в зиндан – для начала хотелось бы произвести хорошее впечатление.

Какая именно машина, вы спрашиваете?

Господи, ну какая тогда могла быть машина у председателя колхоза «Ба номи бисту дуюми Партсъезд»? Разумеется, ГАЗ-24 «Волга». Слышали песню группы «Сплин» про то, как издалека долго ехала черная «Волга», пахло бензином? Нет? Замечательная, между прочим, песня, при случае непременно уделите пять минут.

Да, «Волга». Только у «Сплина» она, во-первых, черная, во-вторых, старая, обшарпанная, вся дребезжит и едва тащится, а за мной прикатила белая – новая, мытая, вся с иголочки, вся, как это принято у председателей колхозов, увешанная бахромой и джамолаками[7] и не бензином разит, а чарует благоуханием: автомобильные отдушки наверняка из Ирана, откуда же еще.

Водитель – молодой парень, зовут Исфандаром, рослый крепыш, явно после армии, вежлив и немногословен, меня это порадовало, болтать не было настроения.

Когда выбрались на Гиссарскую дорогу, справа и слева потянулись хлопковые поля. Все было желтым и серым, убитым летней жарой. Однако то тут, то там вдали или совсем возле трассы виднелись небольшие россыпи разноцветья – словно бросили горсть боярышника пополам с фиолетовой алычой: это женщины-сборщицы выбирали хлопок из дозревших коробочек.

За старой крепостью свернули направо и еще минут через десять въехали в Рухсор.

Дом Мирхафизова не производил впечатления дворца – но это был очень, очень хороший дом.

Я выбрался на твердую землю, окинул взглядом двор, ряды виноградных шпалер. В пестроте сада взгляд терялся, выхватывая лишь несколько деревьев хурмы, – они, как везде, были прекрасны в своей обнаженности: листва полностью опала и на ветках оставались лишь плоды, оранжево горевшие, будто новогодние лампочки.

– Пожалуйста, сюда, – сказал водитель Исфандар.

Я догадывался, что увидеть Мухибу сейчас, скорее всего, не удастся. Но был рад и тому, что отвезли не сразу в яму.

Мирхафизов уже спускался с крыльца.

Честно говоря, я ожидал увидеть несколько иную фигуру. В моем воображении раиси колхоз, то есть председатель колхоза, мог выглядеть одним-единственным образом: плешь прикрыта тюбетейкой, несвежая белая сорочка, пиджачная пара, неизменный офицерский ремень, через который курдюком свисает брюхо. Обут в стоптанные пыльные ботинки. Этот тип не был мной выдуман, я миллион раз встречал его в газетах и на телевизионном экране. Весь опыт жизни говорил, что колхозный начальник не может быть иным.

Однако внешность Мирхафизова этому шаблону радикально не соответствовала.

Он оказался высок и плотен, но не пузат. Пышная седая шевелюра скорее красила его, чем напоминала о возрасте. Лицо тяжелое, командирское, глаза живые, с прищуром, взгляд цепкий настолько, что его хотелось назвать, если такое вообще возможно, крючковатым. Одет по-домашнему и вполне в традиционном стиле – простая белая рубаха, поверх нее легкий синий чапан, шаровары, галоши. Но если вообразить, что все мгновенно сменилось европейским костюмом и лаковыми ботинками, – богом клянусь, его можно было бы представлять любому обществу, а то и выпускать на любую сцену.

Мы начали здороваться. В некоторых ситуациях это не так просто, как кажется.

Каким бы важным председателем ни был Мирхафизов, сколь бы великим ни являлся колхоз и как ни богато выглядел дом, а все-таки таджикская вежливость есть вещь неотменимая: хочешь не хочешь, но каждый должен потратить пять минут на то, что по-таджикски называется «ахвол пурси» – расспросы о самочувствии собеседника и его здоровье, и все ли у него в порядке дома, и как вообще идут дела, и т. д. и т. п., – обязан, короче говоря, честно, без халтуры и увиливаний отвести время на ритуальное бормотание – но что есть сама вежливость, если не ритуал?