Быстрее подтягиваюсь, но поздно…

Чувствую его теплые, уверенные руки на моей талии. Как поднимает меня, придавая сил и одновременно поддерживая.

– Я сама, – бурчу через плечо.

Усаживаюсь на сиденье.

Он поднимается за мной, тянется через меня и берет свою объемную пожарную куртку.

– Держи, – и, не спрашивая, накидывает мне на плечи. – А то замерзнешь.

Он замирает на секунду, глядя мне в глаза.

Я поднимаю взгляд.

И нас будто сшибает.

Все годы. Все слова. Все молчание.

Внутри все клокочет. Вулкан. Смесь обиды, желания, тоски и гнева.

Вот он. Бросил. Предал. А теперь тут рядом. Дышит. Заботится.

– Спасибо, – выдавливаю, но голос будто чужой.

И не дышу, пока он от меня не отстраняется, из-за злости на саму себя. За то, что сердце дрогнуло.

Никита выпрыгивает и захлопывает мою дверь.

Куртка тяжелая.

Огромная. Утопаю в ней, как в одеяле.

Грубая ткань пахнет гарью, жаром, металлом. Но под этим – слабый, почти ускользающий запах его самого.

Мужской. Резкий. Узнаваемый до дрожи.

Садится впереди, рядом с Борей, пристегивает его.

– Готов?

– Я родился готовым! – заявляет сын, сияя до ушей.

Мы отъезжаем.

– Кир, у тебя какой адрес?

– Тот же, – отвечаю на автомате. – Кос…

– Космонавтов, 18.

Одновременно с Ником.

Помнит…

– А сирена работает? – ерзает Борька в ремне безопасности.

– Работает, – хмыкает водитель, парень лет тридцати с густой щетиной. – Вот этой кнопкой включается.

– Мама, – кричит Боря, – а ты знала, что тут кнопка, которая включает сирену?!

– Борь, не трогай только ничего.

– Я не трогаю. Я просто узнал, что она есть! А можно включить?

– Можно, только если включу – оглохнем все втроем.

– А можно потом, чуть-чуть? На минуточку?

– Спроси у мамы.

– Не-е-е, – протягивает Боря, – мама после забора теперь вообще против всего, что весело.

Я поджимаю губы, сдерживая улыбку, но молчу.

– Ну ты даешь, пацан, – покачивает головой водитель. – Голову засунуть в забор – это надо постараться.

– Так главное, понимаете, уши подвели, – важно добавляет Боря. – Если бы не они – я бы уже в книгу рекордов попал.

– Рекордов по глупостям, Боря, – подсказываю из-за спины.

– Обижается на меня, – вздыхает в ответ и жалуется на меня водителю слева и Никите справа.

– Слушай, мамы… они такие, – Никита. – Снаружи могут ругаться, ворчать, кричать. А внутри просто волнуются за тебя.

– Вот, давай представим, у тебя есть велик, классный.

– Ага.

– Ты за него волнуешься.

– Ну, как…

– Придет пацан с соседнего двора и сломает ему руль. Нормально это?

– Он если так сделает, то получит у меня.

– Получит, это понятно, но ты волноваться будешь?

– Ну, да.

– А почему?

– Потому что руля не будет.

– Да. Тебе надо будет тратить свои деньги, идти искать этот руль, потом чинить, или искать того, кто может это сделать. Понимаешь?

– Да.

– Вот и мама волнуется за тебя. Ты ее велосипед, и сегодня лишился руля. Как с тобой теперь ездить? Ждать, когда срастется и чинить.

– А можно побыстрее починиться?

– Вот тут и проблема. Что если велик можно починить за час, то человека нет. Это живой организм, он лечит себя сам, но ему необходимо время.

– Ааа…

– Поэтому мама и волнуется за тебя, чтобы ты больше играл и отдыхал, а не лечился постоянно. Я был чуть старше тебя, лет, может, десять. Однажды с пацанами решили попрыгать с крыши гаража на матрас.

– И?

– Промахнулся.

– Ого!

– Вот тебе ого. Ногу не сломал, но подвернул сильно, связки порвал. Ходить нельзя было. Трындец был. Так мама, помню, подошла и говорит: Ты мне теперь лет на десять жизнь укоротил".

– А она жива еще?

– К сожалению, нет. Поэтому, я часто думаю, глядишь, тогда не прыгнул бы, еще лет десять со мной была бы.