— Ты у нас известный любитель природы… Между прочим, к Богдану не собираешься?

— В принципе можно, если только он и меня не пошлет.

— Тебя не пошлет, ты же самый умный из нас после него, он тебя уважает. Отнеси ему жратвы, а то ведь загнется. Сам-то не вспомнит. Гелька с утра пораньше макароны отварила с консервами и травой своей, которая на подоконнике растет. Вроде не очень отвратно, мы ели.

— Ладно.

Макс с Яном вышли на кухню, Захар отложил карандаш.

— Все, достаточно, хватит для первого раза.

Маша потянулась к эскизу, но автор его моментально перевернул и засунул в низенький шкаф с открытыми полками.

— Не смотри пока, потом покажу, когда уже что-то определится.

— А ты все время рисуешь? То есть я хотела спросить — с детства?

— Сколько себя помню. В школе мне вечно за это доставалось. На уроках преподов рисовал. Не в парадном виде, само собой. Однажды в выпускном классе за это чуть не вытурили. Уже готовили мне прямой путь в карьеры. Крупно повезло, что в последний момент передумали почему-то.

— У нас тоже из класса троих мальчиков туда отправили. С тех пор их больше никто не видел. Родители еще какое-то время, кажется, ездили на свидания, а потом перестали.

— Да уж, кто туда попал — отрезанный ломоть.

Маше было горько вспоминать давнее школьное происшествие. С одним из тех сосланных учеников они почти дружили. Во всяком случае, она старалась по возможности стирать его имя из списка опоздавших или прогулявших уроки, когда дежурила. А он не позволял другим мальчишкам дергать ее за косы и помогал пробиваться в очереди за продуктовым набором по ученической карточке.

Когда трое старшеклассников залезли в кабинет директора, вытащили журналы, где фиксировались все нарушения, и сожгли во дворе, скандал просочился далеко за пределы школы.

«Это не просто нарушение дисциплины или хулиганство, а бунт! — без конца повторял своим пронзительным голосом директор. — Открытый бунт, вызывающий, безудержный и наглый!» Он привык выражаться высокопарно. А еще считал своей обязанностью доводить до начальства малейшие отклонения от нормы в плавном и нудном течении жизни вверенного ему учебного заведения, где каждый день отсиживали положенные часы ученики от семи до четырнадцати-пятнадцати лет. Обычно такая стратегия успешно срабатывала, но на сей раз подвела, видать, случай был вопиющий. Директора сняли с должности, лишили всех наград и, по слухам, перевели трудиться на ферму, тоже на какую-то начальственную должность, хоть и мелкую. А школу вверили новому директору, который оказался еще хуже предшественника. Причем, по мнению учеников, гораздо хуже.

Еще четверо из параллельного класса загремели в карьеры незадолго перед экзаменами. Причем не за слишком тяжкие проступки (постарался новый директор). Однако тогда Маша это событие практически не заметила, было достаточно своих домашних проблем. Ей лично ничего не грозило; учиться оставалось совсем чуть-чуть, церемонию осуждения после ареста брата она вытерпела, сама сидела тихо, как мышка, на неприятности не напрашивалась, а девочек в карьеры не отправляли.

На каждую школу спускали разнарядку, по которой требовалось отправлять определенное количество подростков на работу в карьеры. Следовательно, нарушителей дисциплины всегда охотно и быстро находили. Карьерам, огромным территориям рядом с северной границей Города, постоянно требовались новые люди, ведь работники там, как правило, долго не заживались.

Впрочем, трудно было зажиться на отравленных территориях, где до сих пор клубились химические озера, оставленные Атакой. Зато здесь скопились целые залежи пластика и металла, которые можно было как-то использовать на предприятиях и переработать. Через несколько лет после Атаки военные грузовиками свозили сюда металлолом, арматуру, всевозможные обломки, чтобы разгрузить улицы от мусора. Потом — растерзанную технику и прочее, что попалось под горячую руку чистильщикам. Привозили и некие особые грузы, которые иногда закапывали, а иногда сваливали в овраги, присыпав сверху песком или землей.