Последний из сынов человеческих навсегда закроет глаза, и тогда все утихнет. Осядет пепел, впитаются в почву грязь и вода, океан отступит в свои прежние пределы. Трупы сгниют без следа, станут частью жирного чернозема, на котором расцветут роскошные цветы. Животные вылезут из глубоких нор, спустятся с горных вершин, расправят крылья бабочки, в небе замелькают птицы. Только своим любимцам Земля даст шанс выжить.

Пройдут сотни лет, растворятся мерзкие яды, сотворенные человеком, считавшим себя разумным. Замрут ядерные реакторы, зарастут лесами мегаполисы, разрушатся небоскребы. Лишь самые прочные здания еще продержатся и станут приютом для летучих мышей. Наши хваленые супердороги уступят место звериным тропам. По ним обитатели планеты будут передвигаться не спеша и никуда не опаздывая, потому что звери не ведают о времени.

Где-то там, в глубине развалин, сквозь все еще бронированное стекло будет мерцать в полумраке улыбка Джоконды. Может, хотя бы часть человечества могла считаться не такой уж тупиковой ветвью? Впрочем, от этой запоздалой мысли никому не будет ни холодно, ни жарко. Идеальный климат, никаких резких перемен, никаких катастроф… Ласковый ветерок, ласкающий изумрудные травы на бескрайних лугах, синий небосвод с невесомыми облаками...
И ленивый лев будет дремать рядом с ягненком, жмурясь на солнце.
Жаль, что мы с тобой этого не увидим…»

— Он не угадал.

— Думал, что на Земле наступит вечный рай без людей, а сейчас непонятно что, но зато с людьми.

— С тем, что осталось от человечества. От всех этих бесконечных миллионов и миллиардов.

— Вроде и не совсем ад, жить можно. Особенно, если не с чем сравнивать.

— Ты представляешь себе улыбку Джоконды?

— Мне твоей улыбки достаточно и Машкиной. Но в таком климате я бы с удовольствием пожил.

— Наверно, это средиземноморский климат… или умеренно континентальный.

— Как где-то на юге Старой Европы…

Маша допила чай, а родители все продолжали обсуждать полусказочную историю, записанную на листке в клеточку. Раньше Маша тоже замечала, что иногда реплики, которыми они обменивались друг с другом, были ей не совсем понятны. Вернее, не понятны совсем. Вот и сейчас. Тут же вспомнила про книжку о Патриарших, где ей тоже мало что было знакомо…

— Пап, — перебила она, — а Патриаршие и правда были такими красивыми?

— Разумеется. Я, понятно, их тогда не видел, но они же в самом центре, там много было красивых мест и…

— Погоди, пожалуйста, — сказала Маша. — Еще объясни, что за Москва такая?

Она позабыла спросить об этом у Яна, и теперь вопрос снова всплыл на поверхность.

— Ты не знаешь, что такое Москва? — ошарашено переспросил отец.

— Откуда я могу знать? В школе не объясняли, на курсах тоже.

— Вот дитя пропаганды! Надежда, кого мы вырастили?! То ли смеяться, то ли плакать…

— Не надо смеяться. Просто объясни, что такое Москва и где она находится. Что тут смешного? — обиделась Маша.

— Дочка, Москва — вокруг. Так называли Город до Атаки. Он очень древний, почти тысячу лет назад был основан. Но когда закончилась Атака и началась другая жизнь, прежнее название перестали использовать. Власти хотели, чтобы все прошлое было забыто.

— Зачем?

— Чтобы Атака не повторилась. Примерно так они считали, хотя кто их знает… Постепенно все привыкли. Короче говоря, сплошное суеверие.

— Ясно теперь.

— Откуда ты сейчас это название услышала? А, из Наташиной книжки. Ладно, если еще что-то будет непонятно, спрашивай, подскажу. Что сам знаю, конечно.

Родители уже ушли, а Маша собиралась на работу, до выхода оставалось еще немного времени. Сеня, которому предстояло целый день провести в одиночестве, поскуливал, как щенок, и укоризненно смотрел на хозяйку.