— Эй, Виннел! — Маг поднял на меня все еще ошарашенные глаза. — Скажи своим, чтобы по максимуму запаслись накопителями. В Пустоши у вас будет проблема с пополнением резервов.

Отвернувшись к пекарю и сгребая со стойки мелочь, я даже вздрогнула, услышав хмурый вопрос:

— Ведешь, значит, очередных безумцев в Земли драконов?

Косо посмотрев на пекаря, но не заметив ни ненависти, ни злости в его глазах, пожала плечами:

— Мне сказали, что караван идет в земли орков и наняли на все время, пока будут там торговать. — Я не обязана была перед кем-то отчитываться, но и ругаться перед дорогой, рискуя схлопотать очередное проклятие, не стоило. Хотя странно вообще, что мастер Оойт заговорил на эту тему. Ему-то не все равно, куда и кого ведет про́клятая всеми чернокнижница? — А почему вы об этом заговорили вообще, мастер Оойт?

Пекарь суетливо принял оплату у стоящего за мной селянина и положил на прилавок буханку, а потом смахнул упавшие крошки. На меня мастер Оойт смотреть избегал. Но, поняв, что без ответа я уходить не собираюсь, тяжко вздохнул:

— Мы не любим тебя, Лил, и опасаемся твоей магии. Это правда. Но также и правда то, что за все годы, что ты живешь рядом с нами, мы не потеряли ни одного человека, ни одна скотина не стала жертвой тварей черной магии. С тобой безопасно. И потерять тебя не хотелось бы…

Я остолбенела. Это что же такого знают селяне и не знаю я? Однако задать вопрос пекарю уже не получалось. Мастер Оойт, чтобы прервать тягостный диалог, попросту юркнул в подсобное помещение, выпихнув вместо себя к прилавку жену: дородную и краснощекую бабищу с руками толще, чем мое бедро. При одном взгляде на ее физиономию становилось понятно, что у этой дамы не то что ответы, снега среди лютой зимы не допросишься. Поморщившись, я забрала свою покупку и, краем взгляда отметив, что Виннел последовал моему совету, направилась к домику старой Ишты.

Старуха была одна. И обрадовалась мне, как родной, едва я переступила порог скрипучего покосившегося домика. Засуетилась, ставя на стол чашки и наливая в них свежий, еще горячий травяной взвар. А в мою чашку еще и добавляя большую ложку меда:

— Лил, девочка! — Ишта украдкой утерла уголком завязанного под подбородком платка слезящиеся глаза. — Ты пришла! Не забываешь про старуху!..

Выложив на стол калач и кое-какие прихваченные из дому травы, которые я собирала в Пустоши, присела к столу и усмехнулась:

— Разве можно забыть единственного человека, который относится к тебе как к родной?

Ишта скорбно опустила уголки губ, присаживаясь напротив меня:

— Можно, девочка, еще и как можно.

Старуха умолкла и больше ничего не добавила, отвернувшись и молча уставившись в пыльное стекло, за которым ветер качал сухой бурьян в небольшом огородике у дома. Раньше, насколько я помню, у Ишты всегда до первых морозов под окном пышно цвели цветы. Странно было видеть такое запустение. Я окинула внимательным взглядом сухую, сгорбленную фигурку в засаленной теплой безрукавке и поняла одну вещь: Ишта сдала, и очень сильно. Годы наконец взяли свое. Кажется, я очень правильно сделала, что пришла к ней попрощаться перед дорогой. Скорее всего, по возвращении я застану дом заколоченным. А Ишта уйдет к предкам в иной, лучший мир. Подавив тяжелый вздох, я про себя решила, что обойдусь и без предсказания. Незачем отбирать ради прихоти у старухи последние силы. Но Ишта решила иначе.

— Это ты хорошо придумала, девочка, что зашла проститься со старухой перед отъездом. — Ишта, отвернувшись от окна, улыбнулась мне дрожащей беззубой улыбкой. — А то я не дождусь тебя. Мой земной путь уже почти завершился, мне пора. — От этих слов в груди тоскливо сжалось сердце. — А ты послушай старуху, — Ишта дотянулась и сжала мои пальцы сухонькой сморщенной рукой, — будешь уезжать – забирай с собой все, что имеет для тебя ценность! Оставляй только то, что не жалко потерять, или что уже не нужно.