За спиной звякнули на полу кандалы. Жером с недовольным бормотанием согнулся и подхватил их в руки. В другой ситуации стоило бы почувствовать благодарность: никогда еще эти железяки с меня не снимали просто так, чтобы легче было идти. И все равно бы я потом сам в руках нес этот холодный комок цепей. Но Жером ничего не делает просто так. Да и иду я еле-еле. В любой момент могу свалиться на землю, и пинок, даже самый сильный, вряд ли меня поднимет.

Так что не обо мне заботится конвоир. А как здесь принято, только о себе. Тянуть меня на своем горбу он явно не хочет.

Вроде в настроении незлом. Может, спросить по-человечески?

— Господин Жером, куда мы идем? — хриплю еле слышно и сам удивляюсь: все настолько плохо?

— Скоро увидишь. Пошевеливайся!

Ожидаю очередного пинка, даже вижу замах, но нога останавливается на подлете. Все равно на рефлексе дергаюсь в сторону. Стопа цепляется за выступ в плите, и я, не успевая сгруппироваться, падаю на пол.

— Рабское убожество! — с ненавистью выплевывает конвоир. На этот раз его пинок достигает цели, болью разливаясь в боку. — Встал! Пошел!

Только как мне встать, если в глазах темнеет и мир вокруг вертится как юла?

Где-то далеко на периферии тело пронзает боль. Не такая, как от пинка ботинком. Та самая страшная боль, которой каждый раб боится больше всего на свете. Слышу потрескивание. Запах паленой кожи. Моей.

Вот урод, так и есть: электрошокер достал. Но, кажется, даже разряд электричества меня не поднимет.

Ублюдок продолжает вопить, но все слова сливаются в беспрерывную какофонию звуков. Вдруг характер боли меняется. Похоже, разряд достает до сердца и заставляет сначала дернуться на месте, а потом просто двинуться вперед. На четвереньках. Ноги меня все еще не держат. Так и норовят даже сейчас подогнуться, а пол перед глазами вращается, как калейдоскоп в руках безумца.

— Можешь ведь! — ругается конвоир, но больше ничего не предпринимает.

Так мы и идем: я ползком, готовый в любой момент свалиться на пол, и мразь конвойная на своих двоих.

Впереди ступеньки. Не поднимусь. Пинок сзади — не болезненный, а унизительный — заливает тело адреналином, и я за какой-то миг взбираюсь по ним, обдирая и без того содранные в кровь ладони.

— Теперь на тропу, к больничному корпусу, — командует Жером.

Меня решили показать врачам? В этой дыре уже несколько лет нет врача. Непонимание сменяется секундой надежды, которая тонет в догадке. Только не они. Только не волонтеры.

Жером садист. Даже замедлил шаг, и я затылком чувствую, как он сверлит меня взглядом, как похрюкивает от удовольствия, глядя на мое отчаяние. Которое я не в силах спрятать, когда понимаю, куда мы идем и что меня там ждет.

Отчаяние перемешивается с яростью. Представляю, как врежу по этой наглой морде. А затем еще. И еще. Пока лицо не превратится в кровавое месиво. Но это потом, когда-нибудь.

А сейчас медленно продвигаюсь. По рукам все отчетливее стреляет боль. Кажется, она проходит через все живые нервы и разрядом впивается прямо в мозг.

Стараюсь не думать, не вспоминать это место. Но разве такое забудешь?

Мой второй хозяин. Волонтер. Помню себя: идиот идиотом был. Верил в доброе, оставшееся в людях даже здесь.

Спасибо тебе, Пашик. После бесконечного года в твоих владениях я больше ни во что не верю. Медики — самые безжалостные из садистов. Ему доставляло наслаждение вкалывать мне какую-то дрянь, после которой я даже веки закрыть не мог, не то что пошевелиться, — странно, как вообще мог дышать? — и давать волю своим садистским фантазиям…