— Сегодня я пациентов не принимаю.

«Решила быть стервой — будь ею до конца», — сказала я себе. И выражение лица пожестче сделала.

— Это не пациент, — запротестовал конвоир и протянул мне еще одну бумажку. — Подпишите. Это еще один ваш раб.

И отвернулся к окну. Наверное, чтобы не видеть мой оскал вместо улыбки и брови, полезшие вверх от удивления и возмущения таким сюрпризом.

Еще раз взглянула на блондина. Или шатена. Засаленные, слипшиеся волосы представление об их цвете давали самое приблизительное.

Неожиданно с губ мужчины сорвался стон и он зашелся в кашле. А тело затряслось от дрожи. «Или судороги», — мрачно уточнила я про себя.

Захотелось отвести глаза, словно я подсмотрела что-то неловкое, но мужчина словно удерживал на себе взгляд.

Аккуратный, я бы даже сказала, красивый профиль на миг мне показался знакомым. Где я могла его видеть? Иллюзия узнавания рассеялась, когда присмотрелась лучше: слишком грязный, с обожженной и ободранной кожей. Светлая щетина дополняла и без того затрапезный вид. Только темные прямые брови вразлет подчеркивали правильные черты и придавали облику выразительность.

Нет, глупости. Нигде я его не могла видеть. Просто мозг в ответ на переутомление и избыток информации выдает вот такие финты. Мне ли этого не знать?

— То есть вот этот полутруп — мой раб? — отвлеклась я, наконец, от рассматривания мужчины и вернулась в свою роль.

Конвоир только кивнул.

— Ну спасибо вам, удружили! А не отправиться ли вам со своим рабом?..

Кажется, своей наглости и тону удивилась не только я — о как могу, когда жизнь заставит, — но и конвоир. На миг он приоткрыл рот, потом взмахнул рукой и после этого произнес:

— Вам переводчик нужен?

— Нужен.

— Других у нас нет. Берите что дают. Из дома самого господина Ольдсена Иленри, — попытался прорекламировать «товар» конвоир.

— Какая мне разница, из какого он дома, когда он того и гляди помрет, если не сейчас, то через неделю? — я остановила взгляд на искромсанных руках раба.

Ответом мне была тишина.

Делать нечего. Подошла к подпирающему стену несчастному и попыталась провести хоть какой-то первичный осмотр.

— Подними голову, посмотри на меня, — приказала я опять слишком резко.

Ладно, пусть привыкает: играть в игры «добрая госпожа — злая госпожа» я не намерена. Тем более здесь нельзя быть доброй, я это сегодня уже поняла: растопчут и не оглянутся.

Парень — только теперь я заметила, насколько он молод, — дернулся, с трудом поднял голову и попытался сфокусироваться на моем лице.

Серые его глаза были запавшими, слизистые красными и пересохшими, а губы красно-синими. Дыхание было частым и тяжелым.

Коснулась лба рукой: горячий, покрытый испариной. Потянулась к кисти, грязной и окровавленной — словно на четвереньках ползал. Пульс наверняка как у еле подогретого покойника.

Вместо рук схватилась за скользкие ошметки кожи, через которую проглядывали мышечные волокна. Пожелтевшие. Значит, инфекция.

«Ну что же все так хорошо, а?» — задала я немой вопрос мирозданию.

С губ парня сорвался стон, а я не смогла удержать над собой контроль, и брезгливая гримаса приклеилась к лицу.

Черт! И ведь жалко его, еще как жалко. Но и жалость показывать неосмотрительно. Так что я вернула лицу безразличие. Хорошо бы для соответствия образу еще и маску удовольствия от вида страданий нацепить, но, боюсь, такая актерская игра мне не по зубам.

Я всё-таки врач, а не актриса. И я снова взяла кисть раба в руку. Даже пульс нашла. Но секундомера, чтобы подсчитать, не было. Впрочем, он ни к чему. И так слышно: пульс нитевидный. Плохо дело…