— Удивляюсь до сих пор врачам и ветеринарам, — кидает он, и я с ним полностью солидарна.

Я просто не представляю, сколько всего должно быть у человека в голове, чтобы выбрать такой род деятельности. Чтобы быть способным кого-то лечить, чтобы понимать. Чтобы, в конце концов, запомнить столько болячек и знать от них лекарство. А тем более провести операцию.

Гении просто!

— Я помогу с мисками, — говорит Давид и начинает с другой стороны открывать шкафы в поисках необходимого. Муку и сахар я уже нашла. Остальное всё в холодильнике.

— Я тогда сверху буду, — предлагаю Есенскому. — Хотя кто хранит кастрюли сверху?

Примерно на середине мы встречаемся. Ровно в тот момент, когда я открываю верхний ящик, где находятся кастрюли, только…

— Ай! — раздаётся снизу от Давида, когда одна из кастрюль падает на его голову, а за ней, словно по цепочке, остальные три и тяжёлый чугунок. От этого больно становится даже мне.

— Давид! — выкрикиваю, но мой крик не спасает его от череды ударов. — Твою мать! Давид! — испуганно воплю, когда понимаю, что он без сознания. — Мара! Кто-нибудь! Тимур!

***

Алёна

— Тише, тише, — Анфиса водит ваткой перед лицом Давида, и он вздрагивает, тут же начав руками отмахиваться от чего-то. — Не переживай. Тише! — пытается она его утихомирить. — Это просто нашатырный спирт, Давид. Просто спирт! Уже убираю, — откладывает ватку в ванночку, которую ей Мара подаёт.

— А-а-а, — стонет и морщится он, приходя в себя.

— Мальчики, возвращайтесь в клинику и скажите, что я задерживаюсь, — отсылает сестра двух подростков, которых с собой притащила, когда я позвонила ей и сказала, что Давид без сознания.

— Хорошо. Мы будем в питомнике, — отзываются они и уходят, оставляя нас с больным, которого дотащили до кровати.

— Ты как? — спрашивает Анфиса, оглядывая Есенского. — Шишак будет, — оглядывает она его голову. — Вы чего наверх-то полезли? — обращается она уже ко мне, недовольно качая головой и оглядывая пострадавшего.

— Кастрюли и миски искали, — отвечаю ей, с жалостью глядя на Давида. Его словно контузило. Смотрит в одну точку и не моргает. — Они на него и свалились. Все.

— Это старые кастрюли, Алён, — цокает она и даже взгляд на меня переводит. — Я их использую, когда на улице на костре что-то делаю. А нормальные в посудомойке. Внизу. Откуда ни на кого не свалятся.

— Ну… — поджимаю губы. — Так вышло. Ты его осмотри, — пихаю Анфису. — Всё хорошо? Я ничего ему не сломала?

— Кроме его жизни — нет, — шепчет она, продолжив осмотр. Проверяет реакцию зрачков. А Давид тем временем будто в трансе продолжает находиться. — Давид, ты меня слышишь?

— Слышу, — отвечает, глядя в потолок.

— Ты в порядке? — подхожу с другой стороны и беру его за руку. — Давид, я же переживаю! Я не хотела! Оно само свалилось!

— Алёна, — шепчет он моё имя, взглянув на меня. — Алёна… — повторяет по буквам и вновь в свой транс уходит.

Кажется, мозг повредился. Нужна перезагрузка.

— Да, это я, Давидик, — сжимаю его руку и слёзы сглатываю. — Ты не забыл меня опять? Скажи, что нет. Пожалуйста!

— А ты хочешь меня ещё раз треснуть? — спрашивает он меня. — Больше не выдержу, — даже всхлипывает театрально.

Не сильно, значит, треснула. Таким же дурачком остался.

— Я же не хотела! — виновато губы дую. — Я же хотела тебе блинчики с вишней сделать.

— Голова теперь болит.

— Сильно? — включается Анфиса. — Глеб и его отец уже едут. Сделают тебе МРТ. Посмотрят, что да как. Сколько пальцев показываю? — демонстрирует два, но он даже не смотрит.

— Не трогай меня сейчас, — просит он её напряжённо. — Я хочу поспать.