Антон зарычал, и я даже опомниться не успела, как меня подхватили мужские руки, и опустили на кровать.

— Уверена? — он навис надо мной, с волос капельки воды на мое лицо падают.

Уверена ли я?

— Да, — ответила, и потянула Антона на себя.

***

Иногда я смотрела на часы.

У Антона электронные стоят, с кровати видно время. И иногда — да, я смотрела.

Двенадцать ночи. Я кусаю губы, сдерживая стоны.

Час ночи — мы с Антоном тихо крадемся в душ. И принимаем его вместе, договариваемся поспать, но… не получается.

Два часа ночи — тело ноет, горло дерет от сдерживаемых криков. Изучаю мужское тело, наслаждаюсь литыми мускулами, мощью. Даже в темноте видно, насколько моя кожа, по сравнению с кожей Антона, белая. А ведь он отнюдь не смуглый. И не такой уж громила, но я рядом с ним и правда маленькая. Хрупкая. Антон так и говорит, шепчет, что боится взяться за меня крепче, но берется. Еще как. И новый раунд.

Три часа ночи — мы все еще не спим, мы банально проголодались. И я крадусь на кухню, где сталкиваюсь с Андреем. Краснею, как девочка. Мы старались быть потише, все свои стоны я дарила губам Антона и подушке, но…, но не всегда получалось. Андрей фыркнул, не сказал мне ни слова, за что ему большое спасибо. Молча ушел в комнату, и я, ограбив холодильник, вернулась к Антону. Чтобы перекусить и поспать, но снова не получилось.

— Красивая. Ты чертовски красивая девушка, Маша. Наверное, красивее я не видел.

Мы лежим на кровати. Я уже не укрываюсь, не смущаюсь — не до того. Измотана, но спать не хочу. Я на животе, Антон лежит на спине, рядом со мной. Лениво гладит кончиками пальцев мою спину — снова потную, в душ бы, уже в который раз. Но… лень. Просто лень.

— Ты не видел красивее, потому что красивее меня нет.

— А ты от скромности не умрешь.

— Умереть я собираюсь от глубокой старости, окруженная детьми, внуками, правнуками и домашними животными. В огромном особняке где-нибудь в Майами. Там скромные люди не живут, знаешь ли, — хихикнула я.

— Ну ты и чудо. И как меня угораздило…

— Ой все, — раздраженно перебила я.

Уже наслушалась. Нет, Антон мало говорил. Как и я сама. Мы больше делом заняты были, чем разговорами, но и они были. Раздражающие разговоры.

— Любимое бабское «ой все», — передразнил Антон.

— Не бабское, а девичье. Или женское, — поправила я этого шовиниста. — Только попробуй меня хоть раз бабой назвать!

— Вы же сами себя так называете.

— В женском кругу. Между собой и в шутку. Это знаешь, как с иностранцем разговаривать про страну. Я могу свою страну ругать последними словами, но если иностранец согласится, и примется также поносить нас, то… то получит в морду, — я придвинулась в Антону поближе — окно мы открыли, и мне понадобился жар его тела. — Так и здесь. Девушки могут называть друг дружку бабами, а вы нас — нет.

— Иначе в морду?

— Да, — рассмеялась я, и показала Антону кулак. — Так насчет чего ты там страдал?

— Я не страдал, а думал о том, как дошел до жизни такой.

— По-моему, все прекрасно. Или ты не рад? — я потерлась об Антона, и он поперхнулся.

Ха! Будет он мне еще жаловаться.

— Еще бы я не был рад.

— Дай-ка угадаю, — ущипнула я его. — Я не сразу тебя вспомнила, буквально недавно. Я для тебя до сих пор та маленькая девочка? Даже после всего случившегося?

Приподнялась на локте, и требовательно взглянула на лежащего рядом мужчину.

Я и правда вспомнила. Не все, слишком я маленькая была, когда Антон служил, но некоторые кадры пробились сквозь туман памяти.

Антон ведь часто у нас бывал, жили мы рядом с частью, и Антон у папы водителем был. И, как водится в семьях военных, не только папу он возил, но и нас с мамой. Потому для меня Антон своим был. Помню, рогатку меня делать учил — молодой, более худощавый, я забиралась к нему на колени, и вы вместе резинку на рогатину натягивали. А затем, во дворе, Антон вместе со мной искал мелкие камни, почти щебень, и учил меня стрелять. И строго-настрого запрещал целиться в животных и в фонари, как это делали дворовые мальчишки.