– Н-не п-правда! – выдавила я и растерянно уставилась на Марса, поняв, что снова стала заикаться. Внутри всё задрожало. Усилием воли я разжала челюсти и стала выдавливать слово за словом: – Я. Не. Хочу. Общаться. С тобой.

– Довольно невежливое заявление, – посетовал Марс, уголки его губ дёргались в намёке на улыбку. – Повезло тебе, что я не обидчивый. Я просто хотел помочь. Тебе ведь явно неуютно здесь, но если я представлю тебя остальным, это может значительно облегчить…

Я попятилась, и Марс, наконец, замолчал. Он смотрел на меня вопросительно, с лёгкой полуулыбкой. Даже как-то изучающе.

Развернувшись, я поспешила прочь. Марс что-то говорил, но за гулом сердцебиения я ничего не разобрала.

Как я вообще могла подумать, что справлюсь с учёбой здесь? В первый же день один единственный болтливый парень довёл меня до заикания! Что дальше? Я даже с ним не смогла нормально поговорить. Как мне убеждать наследного принца? Я не умею общаться, боюсь общаться, у меня просто не получится! Какую же глупость я затеяла!

14. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Клуб Поиска

14: Марс

Декада пролетела в мгновение ока. Насыщенная лекциями, домашними заданиями и тренировками настолько, что некогда было задумываться о чём-то ещё. И вот теперь в единственный день без занятий с профессорами я шагал по парку на первое собрание обязательного клуба по интересам под беспрестанное ворчание Лонгвея о нахальстве аристократов и невыносимо расписании. Задачу загрузить студентов так, чтобы у них не возникло желания заниматься интригами и бунтами, Академия выполняла на все сто, и темп обучения обещали ещё нарастить. Даже мне, получившему образование от придворных наставников, было нелегко, студентов попроще было откровенно жаль. Из нашей группы только Лонгвей набирал высшие баллы.

Вспомнив, сколько раз император ругал сына за недостаточное усердие в учёбе и сколько раз сам Лонгвей жаловался, что его мозг не создан для преуспевания в науках, я невольно усмехнулся: не нравилось ему быть каким-то там баронишкой с окраины, ничем не примечательным и незаметным, вот и проявлял чудеса сообразительности, лишь бы вернуть себе первенство, пусть только в учёбе.

– Не нахожу ничего смешного, – проворчал Лонгвей и сложил руки на груди. – У меня совсем не остаётся времени на поиски.

Какая-то часть меня ему сочувствовала. Он терял отца – единственного оставшегося родителя. Они могли не понимать друг друга, спорить и обижаться. В конце концов, оба – морские драконы, олицетворение этой стихии, воплощённая мощь, их инстинкты подстёгивали бороться за лидерство.

Но они не желали друг другу зла. Даже безумно обиженный на очередной запрет на поездку по стране, Лонгвей, услышав, что с его отцом приключилась беда, мертвенно побледнел и бросился навстречу его кортежу. Лонгвей, наверное, с боем прорвался бы за пределы Золотого города, несмотря на вставших на пути тайных стражников, но слуги императора внесли его бесчувственное тело в ворота. И Лонгвей, словно позабыв о своём высоком статусе, помог отнести его в спальню, спрашивал целителей и тайной стражи, чем может помочь, что надо сделать. А потом, поняв, что совершенно бессилен что-либо изменить, сидел у ложа императора и держал его за руку, просил прощения за непослушание, умолял очнуться.

И когда цензоры постановили, что несовершеннолетний наследник должен оставаться под защитой небесного мандата на случай смерти императора (что было логично, ведь император пострадал от чего-то неведомого за пределами дворца), Лонгвей решительно отправился на поиски Артефакта, хотя вне Золотого города сразу стал уязвим и рисковал, как и отец, погрузиться в беспробудный сон.