Я искал в его глазах хоть малейший намёк на блеф, но… не находил. Какую игру он затеял?

Неожиданно Хвост улыбнулся. Это был первый раз, когда я увидел столь явное проявление эмоций у представителя тайной стражи.

– Полагаю, ты задаёшься вопросом, почему мы не вернули его высочество во дворец?

Я почти кивнул, удержался, отчаянно пытаясь не подтвердить предположение о Лонгвее своим согласием, а потом всё же кивнул: нельзя, чтобы у них сохранилось впечатление, что я хороший лжец, пусть лучше считают меня несдержанным.

– Это цензоры приняли решение усилить защиту наследного принца и фактически запереть его в главном дворце. Но мы, тайная стража, считаем, что морского дракона нельзя вырастить в пруду. Мы были не согласны с решением императора оберегать сына после убийства его матери. И теперь, когда император без сознания, считаем, что желание наследника важнее мнения цензоров, даже если по закону до совершеннолетия принца они принимают на себя регентские функции.

Это раскол между имперцами.

Сердце заколотилось быстрее, но уже от предвкушения: междоусобица между ними – это шанс для королевств снова обрести свободу. Шанс для меня отомстить…

– Но мы, конечно, не можем оставить наследника без присмотра, – продолжал Хвост. – И не можем не предупредить тебя, чтобы ты не делал глупостей.

– Какие глупости? Лонгвей мой… друг.

Это простое слово всколыхнуло память.

…раньше Золотой город казался мне интересным, но теперь он клетка, и это впечатление усиливается тем, что здесь почти не маскируют деревянные каркасы и балки. Они напоминают прутья решёток – везде они.

На склад я вхожу с надеждой передохнуть – от всех этих взглядов, шепотков за спиной, от ощущения постоянного присмотра. Мне нужно место, где можно подумать об отце. Просто грустить, потому что грустить запрещено: чуть опечалюсь – сразу же всячески тормошат, пытаются накормить сладостями, отправить на занятия, рассказать сказку, сводить в императорский театр, в конюшню – что угодно, лишь бы я не задумывался об отце.

И вот я, наконец, один. В полумраке, среди запахов бумаги и чернил. Сажусь на скамейку возле учётной книги, в которую вносят записи о принесённом на склад и изъятом. Снова думаю о последних словах отца. В глазах щиплет. Поэтому и хочу подумать один – не получается вспоминать о нём спокойно.

Всхлип доносится из-за стеллажа. Вздрагиваю. Разворачиваюсь всем телом на звук. Он повторяется. Бежать я даже не думаю – не так воспитывал меня отец. Поднимаю тяжёлую учётную книгу, которой удобно и бить, и прикрываться, словно щитом, и на цыпочках выдвигаюсь на очередной всхлип.

Книга оттягивает руки, но идти нужно только до ближайшего стеллажа. Заглядываю за него: на полу, весь сжавшись, сидит мальчик в золотых одеждах, обнимает подтянутые к груди колени. Его длинные волосы заделаны в хвост на макушке, виски подбриты и покрыты золотым узором. С острого подбородка льются слёзы. Каким-то бесконечным потоком.

Я застываю.

Это наследный принц Лонгвей. Я понимаю это и по одежде, и по причёске с узорами. И возрастом подходит – на пару лет младше меня.

Враг!

Ярость вспыхивает, затмевает всё. Тяжеленная книга кажется невесомой в тот миг, когда я поднимаю её над головой и с криком бегу к нему: ненавижу! Ненавижу его!

Он отскакивает, учётная книга врезается в кувшин с чернилами, я следом за ней по инерции впечатываюсь в стеллаж. Весь ряд кувшинов вздрагивает. Несколько выдавливаются по другую сторону стеллажа и хрустко приземляются на пол. По каменным плитам текут чёрные разводы.