Он притягивал всеобщее внимание громкостью голоса и активной жестикуляцией, самими словами! Лонгвей нашёл меня взглядом и уголки его губ дрогнули, а плечи расслабились, словно он испытал невероятное облегчение, как только он понял, что я рядом. И это было настолько искренне, что я дрогнул.

Лонгвей обратился к своему новому знакомцу:

– Полагаю, полицейские просто не могли промолчать, увидев такие откровенные фотографии. Прекрасное развязало их языки!

Настроение в вагоне-ресторане менялось молниеносно: от насторожённости – к возмущению громким пассажиром и шоку от подобной фривольности. Теперь внимание приковал сам Лонгвей, все безмолвно задавались вопросом, не ослышались ли они по поводу «откровенных фотографий»?

Теперь уголки губ Лонгвея приподнялись более явно. Он тяготился чопорностью Золотого города и чёткостью его церемоний, но внимание к себе любил и сейчас вновь на миг задержал на мне взгляд, будто ожидая похвалы за то, как ловко перетянул внимание пассажиров на себя. Лёгкий румянец на щеках выдал его смешанное с удовольствием смущение.

Глупый мальчишка не понимает, что ему нужно вести себя как можно более тихо, если и правда хочет попасть в Академию без помех.

Брюнет, оценив его фразу, рассмеялся:

– Ты прав, мой друг, ты абсолютно прав! Думаю, стоит простить этих остолопов в погонах. – Он щёлкнул пальцами. – Официант, кофе нам! Чёрный.

На него смотрели… странно. Не то чтобы полицейские были истиной в последней инстанции, но такие высказывания могли обойтись дорого. Баронесса Мальдиб отвернулась к окну, за которым по-прежнему стояла пелена созданного магией тумана, который не позволял покинуть поезд или незаметно выкинуть контрабанду. Её примеру последовали все восемь присутствовавших здесь взрослых, а вот студенты были не столь категоричны, хоть и поглядывали на него больше искоса.

Лонгвей, помедлив, сел напротив брюнета. Тот с превосходством оглядывал остальных посетителей вагона-ресторана и кривил губы:

– Только трусы и остались. Ну, чего вы боитесь? Если при вас нет ничего запрещённого, то нечего прятаться по углам от этой зажравшейся шушеры. Вы аристократы или фермерские кролики, трясущиеся по своим клеткам?

У меня глаза распахнулись так же неестественно широко, как у Лонгвея до этого: этот парень что, идиот? Или порядки в империи оказались не такими строгими, как я предполагал по доходившим до Золотого города слухам? Вроде бы нет, да и за пару дней «в бегах» я успел убедиться в строгости властей.

Или этот парень провокатор? Уж больно цепкие взгляды бросает он на окружающих, оценивает реакцию.

А может… причина столь дерзкого поведения – ослабление императора? Вера в то, что он больше не встанет, а его сын не сумеет удержать завоёванные земли?

Моё пристальное внимание дерзкий брюнет заметил со второго раза, вздёрнул нос:

– Что смотришь? У тебя поджилки трясутся об одной мысли о полицейском досмотре и потому моё поведение кажется слишком удивительным?

Глупым или бездарно провокационным. И мешающим всем вокруг. Но озвучить это – усугубить ситуацию. К тому же парень действительно мог быть провокатором. Вот только от разумного анализа ситуации легче не становилось. Грызла изнутри, вспыхивала искрами гнева гордость последнего из Бергов. А в глазах брюнета горело искренне наслаждение бессмысленной бравадой, от чего ещё сильнее хотелось поставить его на место.

– У меня нет причин опасаться полиции, – годы практики в Золотом городе позволили мне ответить спокойно, несмотря на закипающую внутри злость.

– На самом деле это не повод для гордости, – брюнет вытащил из-за пазухи пиджака портсигар с потёртым гербом на крышке, но тот промелькнул слишком быстро, чтобы успеть его рассмотреть.