Такими темпами наследного принца могли задержать за сомнительные разговоры и аннулировать его свидетельство о благонадёжности… Но, может, так будет лучше? Лонгвей не сможет помочь императору с помощью Артефакта, а мне не придётся пробовать на прочность дарованную небесным мандатом защиту…

Туман отхлынул от окон резко – с поезда разом сорвали покров, и солнечные лучи хлынули в вагон-ресторан, позолотили драгоценные столовые приборы, заблестели на лакированных поверхностях и великолепных рельефах.

И пока взрослые чинно сидели на местах, будущие студенты откровенно пялились в окна. Я тоже: у основания дорожной насыпи, лицом в траву и со скованными за спинами руками, держали трёх молодых человек и девушку. Рядом с ними разложили пачки листовок и книги, один полицейский составлял протокол, ещё пятеро просто смотрели.

– Кого-то всё же поймали с запрещённой литературой, – некто из студентов озвучил мою мысль.

И сразу стало пронзительно тихо. В эту тишину ворвался бодрый гудок паровоза, состав тронулся, зашуршали о рельсы колёса. Но гнетущая тишина держалась. Как будто кто-то незримый когтистой лапой схватил за горло и чуть сжал.

Император был без сознания, никто не знал его дальнейшей судьбы, но государственная машина работала. Лонгвей задумчиво смотрел в окно, за которым уже скрылось столь показательное зрелище.

Сердце снова тревожно стучало, но я улыбался и обсуждал достоинства и недостатки циней в исполнении разных мастеров, а впереди, на фоне гор, проступали силуэты пригорода. Саму Академию ещё не было видно, но я уже практически на её пороге, ещё немного, и моя мечта осуществится.

Я близко. Так близко.

Мои баронессы умолкли, сосредоточились на открывавшемся за окном видом. Как и прочие студенты. Даже барон Гадула смотрел туда. Но прежде, чем поезд снова начал тормозить, Гадула поднялся. Одёрнул пиджак и шагнул по дорожке между столиками. То, что он наклонился ко мне, не было неожиданным – я уловил первые движения и мог уклониться, но не видел угрозы.

Барон Гадула дружески похлопал меня по плечу:

– А фехтовальщик, ваше сиятельство, вы действительно отменный!

Но тон голоса – не было в нём восхищения, хотя в остальном не придерёшься. Его пальцы скользнули по воротнику у меня на шее, и я остановил порыв скинуть руку.

Кивнув несколько развязно, Гадула отправился прочь, а Лонгвей пошёл за ним. Кажется, этот новый приятель его изрядно впечатлил.

Ну и ладно.

Я обратился к спутницам:

– Полагаю, нам всем стоит вернуться в свои купе и приготовиться к выходу в город.

Договорённости с баронессами о совместной прогулке по пригороду, путь обратно в купе – всё это время я не находил себе покоя. То, что Гадула подсунул мне под воротник пиджака, жгло и кололо, хотя я прекрасно осознавал, что подложенная мне вещь никак не ощущалась.

И только заперев за собой дверь я быстро вытащил сложенную в несколько раз бумажку. Тонкую, почти невесомую – газетную. Развернул.

«Мы хотим поговорить о твоём отце и предназначении Бергов.

Приходи перед закатом в парк возле кладбища, скамейка возле статуи дракона земли».

Зубы скрипнули. Слишком неопределённое послание. То ли тайная стража пыталась вывести меня на чистую воду, то ли «Союз свободы», созданный для борьбы с тиранией императора, выжил после чистки бунтовщиков и хотел встречи со мной.

7. 7: Лада

Карета замедлялась, я снова запустила руку в карман, чтобы сжать в руке кубик выгоревшего амулета. Луч вечернего солнца проникал внутрь, золотил беспокойные искорки пыли. За этой световой пеленой сидел Тримас. Он напряг и расслабил мышцы ног, его лицо чуть дрогнуло – неудивительно, даже у меня от долгого сидения почти всё затекло, чего уж говорить о практически старике.