Я стыдливо опустила взгляд: из-за моих страхов перед суетой вокзала пришлось путешествовать в карете. Из-за меня Тримас, единственный слуга семьи, переживший восстание, и заботившийся обо мне последние десять лет терпел такие неудобства, а я не могла переступить себя, не могла облегчить его состояние магией исцеления.

Грани кубика снова впились в ладонь. Боль… она не могла перебить горечь. В те страшные дни я лишилась не только привычного образа жизни, но и самой себя. «…Вы же маг жизни…» – вспомнился упрёк Клее, грудь снова наполнилась тяжестью вперемешку с чем-то колюче-удушающим. Слова инспектора до сих пор жгли, подтачивали и без того хилую уверенность в своих силах.

Маг жизни я теперь только по названию.

Цокот копыт стих. Не дожидаясь указаний, Тримас поднял с сидения кожаную папку и выбрался из кареты. Послышались мужские голоса. Мне сразу стало неуютно. Не хотелось выходить, сталкиваться с кем-то.

Очередной пропускной пункт – мы не один десяток таких миновали по пути в Академию. И останавливали нас почти на каждом, а когда останавливали – учиняли досмотр. Столь суровые условия оказались для меня неожиданностью.

Когда были живы родители, мы часто путешествовали, и таких строгостей точно не было! Ездили ли мы в пределах княжества или пересекали его границу – почти никому не было дела, полицейские вели себя любезно, следили за порядком, подсказывали дорогу, а не слетались стервятниками, чтобы выпотрошить чемоданы путешествующей аристократки.

Теперь все полицейские, как один, хмурые, насторожённые. Вот и сейчас, несмотря на то, что Тримас показал наши документы, объясняющие цель путешествия, послышался приказ для меня покинуть карету и не мешать досмотру багажа.

Тримас открыл дверь, выставил подножку и помог мне выбраться. Он привычно прикрыл меня от посторонних, но полностью отгородить не мог: семь полицейских стояли полукругом, трое демонстративно держали пистолеты, один целился в спускавшегося с облучка кучера. Двое полицейских направились к багажному отделению кареты.

Как будто я к разбойникам угодила, а не служителям порядка.

Пост был стандартным: ворота-пагода в пять этажей с загнутыми вверх уголками крыш, пристроенное к стене здание для задержанного транспорта с конюшней. И перед закрытыми сейчас воротами навес с кабинками для личного досмотра и столами – на них понесли мои сундуки. Там всё переберут, не стесняясь проверить даже нижнее бельё. Ещё двое умельцев изучали карету, проверяли на тайники. Залезли и в мешки под хвостами лошадей.

Полицейские расступились, позволяя Тримасу отвести меня чуть в сторону. Я старалась не смотреть на мужчин, не думать о том, что чужие руки трогают мои вещи, и мужчины оценивают… всё.

Отвратительно…

Но так надо. Если бы такие меры приняли не десять лет назад после подавления бунта, а раньше, возможно, самого бунта бы не случилось, и мои родители, как и многие другие, остались живы. Я того мятежа не понимала: завоёванные королевства и республики вошли в состав империи как полноправные её части. Да, короли становились всего лишь герцогами и князьями, но они оставались наместниками на своих землях, и в целом вся аристократия переходила в имперскую с понижением титула всего на один ранг. Например, моя семья Яровалей прежде была виконтским родом, а стала всего лишь баронским, но мы жили хорошо. Пусть налоги для коренных имперцев были ниже на пять процентов, зато на перемещение товаров между регионами империи не существовало пошлин, как в прежних государствах, и протяжённость границ сократилась, избавив многие земли от необходимости содержать армии – прекрасный стимул для развития экономики. Высшее образование оставалось в распоряжении исконных властей, не приходилось, как сейчас, ехать в одно место, чтобы получать его под строгим присмотром цензоров. Я не помнила каких-то особых притеснений по национальному признаку, кроме необходимости выучить имперский.