Но доказывать, что в Академию я отправляюсь мужа искать – это так… унизительно. Словно ради статуса замужней женщины я готова забыть стыд и совесть.

– Так-так, – Клее цокнул языком и, опустив лист с моей заявкой, сложил на нём ладони. – И почему же, позвольте спросить, вы выбрали Генеральную Академию, а не Академию Природы, где обучаются целители? Вы же маг жизни…

В сердце полыхнула боль. Настолько резкая, что подавила страхи, разом очистив разум.

Я не могла пойти учиться целительству. И это… Я с усилием вдохнула, давя пронзительную боль в сердце.

– В Генеральной Академии выбор лучше, – почти на одном дыхании пояснила я.

И хотя не сказала «мужей», к лицу снова прилила кровь. Я позорила память родителей этими бесстыжими словами. Провалиться сквозь землю. Мне просто нужно провалиться сквозь землю!

Так нужно для дела. Ради общего блага.

Очень медленно Клее повёл взглядом от моей макушки вниз – по лицу, по вышедшему из моды платью с более широким, чем сейчас носят, подолом, до туфелек.

С предложенным мной объяснением не было причин для отказа в свидетельстве о благонадёжности: у меня хорошие оценки в аттестате, я не привлекалась по сомнительным делам, не имела нареканий, аристократка. Всё это должны были проверить после подачи заявления. И я ни при каких обстоятельствах не стану помогать бунтовщикам, потому что моих родителей убили во время антиправительственного мятежа. Я законопослушная подданная, я готова сделать всё возможное, чтобы поддерживать порядок в стране и не допустить повторение того кошмара. Я хотела помогать и спасать жизни, как это делали мои родители.

Губы младшего инспектора Клее дрогнули, искривляясь. Сильнейшее отвращение появилось на его лице, словно он смотрел на… я даже не могла подобрать слов. Его презрение ощущалось физически, липло к коже.

Не пытаясь смягчить презрительный изгиб губ, он поднял с подставки квадратную печать, ткнул её в чернильную подушку и прижал к моему заявлению.

– Ну, что ж, удачи в охоте на влиятельного мужа, – процедил он и, отложив печать, швырнул заявление к краю стола.

Слишком резко – лист проскочил столешницу и спланировал на паркетный пол. Клее вытащил из кармана платок и протёр пальцы, словно прикосновение к моему заявлению его испачкало.

6. 6: Марс

Туман плотно окутывал вагон-ресторан, как зримое доказательство полной блокировки поезда. На меня никто и не напал. Остановившие поезд полицейские были вежливы. Второй час я коротал время в разговорах с девушками, пока полицейские досматривали состав в поисках запрещённой литературы.

Несмотря на закрытость Золотого города и отстранение меня от дел, я знал, что после мятежа император изрядно закрутил гайки, и подобные обыски стали обыденностью. Неожиданная и для самих железнодорожников остановка на выборочную проверку была в пределах ожиданий, но заставляла меня нервничать. Возможно потому, что я покрывал побег Лонгвея и боялся разоблачения и кары. Я не мог отделаться от ощущения, что поезд досматривали из-за меня, что это всё – просто отсрочка моего возвращения в Золотой город, игра на нервах, издёвка соглядатаев, прежде чем снова меня запереть.

Я ждал, что полицейские или тайная стража подойдут к столику и сообщат, что моя прогулка окончена, и эта подспудная тревога не осталась незамеченной.

– Марс… – спасённая от душа из кофе шатенка, оказавшаяся баронессой Мальдиб, тревожно заглядывала мне в глаза, – вас что-то беспокоит? Вы что-то особое оставили в купе?

Меня беспокоило то, что меня в любой момент могли арестовать!