Сжимаю губы, в глазах щиплет.

– Я не желаю тебе смерти, даже после твоего предательства. Я хочу, чтобы ты жил, потому что ты отец моего ребенка… нашего. Чем бы все это ни закончилось. Просто проснись, хорошо? – я трогаю пальцем свое обручальное кольцо. – И скажи все, что ты чувствуешь, не перед лицом смерти! Не когда ты считаешь, что это твои последние слова! Слышишь? Проснись и скажи мне правду! Будь самим собой, проснись всем назло!

И тут я вздрагиваю, потому что рука Ильи внезапно сжимается на моей. Шокировано смотрю на согнувшиеся пальцы, сердце ускоряется до сотни за секунду, вновь поднимаю взгляд, чтобы увидеть, как приподнимаются веки.

– Илья… – я застываю, шепчу одними губами. Мне не кажется, он открыл глаза.

Правда открыл глаза!

Широкие черные зрачки медленно сужаются, раскрывая двухцветную радужку, взгляд упирается в потолок.

– Илья? – в моем мозгу сигнал тревоги, я не понимаю, почему, но шепчу ему громко. – Все хорошо, ты в порядке, в безопасности.

Монитор над головой вдруг начинает пищать. Кидаю на него быстрый взгляд, там пульс подскакивает, цифры горят красным.

– Илья! – касаюсь его щеки, что-то не так. Он будто ничего не видит!

И тут его глаза начинают закатываться, ресницы быстро трепещут… тело вдруг выгибается дугой, затылок в подушку, шея напряжена, а рука, сжимающая мою, так стискивает пальцы, что я неосознанно вскрикиваю от боли.

– Ай! Илья! Илья! – мне больно, но пытаюсь дотянуться до него, вижу, как все тело бьет крупная дрожь, – помогите! Сюда!

Это какой-то приступ, срочно нужна помощь врачей!

Боже мой!

– Отойти, на выход! – в палату залетают медсестры и Глеб, что ждал меня снаружи.

А я не могу отойти, Илья держит меня за руку, да так, что кости хрустят!

Я в ужасе смотрю, как у него синеют губы и у меня темнеет в глазах. Колени подгибаются, и в горле встает ком.

– Сибазон в вену 10 мг! – командует Горин, – держите голову! Кислород! – Вбегает еще один врач, наверное, дежурный, – судорожный приступ, запишите время!

Кто-то отцепляет мою руку, или, быть может, Илья сам расслабляет пальцы из-за лекарства, которое медленно вводят из шприца прямо в катетер на руке. Я пячусь и втыкаюсь спиной в подоконник, медленно отъезжаю в темноту, но глаз от лица Ильи оторвать не могу.

Это ничуть не лучше, чем видеть его окровавленным. Это хуже! Перед глазами плывёт.

– Полина! – это уже Глеб рядом со мной, – тихо, тихо. Сюда. Все хорошо.

Я как в тумане, сердце колотится, звуки заглушает стучащий в ушах пульс, чувствую, что куда-то иду.

– Вот, возьми, мелкими глоточками.

Прихожу в себя на диванчике в холле, напротив сестринского поста, передо мной на корточках Глеб с пластиковым стаканчиком воды.

– Попей, станет лучше, – я послушно, как робот делаю пару глотков, – ты чуть в обморок не упала.

– Он живой? – мой голос такой сиплый, спазмом связки сковало.

– Живой, все хорошо, – забирает стаканчик, садится рядом на диван, – это были судороги, такое бывает при ЧМТ, это не смертельно.

– Он глаза открыл, – сморю перед собой в пространство, – я думала, проснулся.

– Нет, – качает головой Горин, – нет, еще рано, отек не спал до конца. Это была реакция на активность мозга. Ты говорила с ним?

– Да…

– Значит, он тебя услышал, сознание начало работать, но травмированный мозг к этому не был готов. Получилось слишком сильно.

– Я что его чуть не убила?

– Нет, нет, все нормально, – обнимает меня за плечи, – ты тут не причем. Наоборот, это значит, что он на тебя реагирует, именно тебя он слышит даже сквозь кому.

Мои плечи опускаются, силы словно выкачали, падаю головой на плечо Глеба. Я изо всех сил пытаюсь осознать, что происходит, но получается какая-то ерунда. Он меня слышит, но мой голос кидает его в приступы. И думаю я сразу о всяких ужасах.