Когда возвращаюсь на следующий день, у меня уже заготовлен списочек «позитива».

Начинаю зачитывать Илье:

– Как тебе Пафнутий? Может, Кондрат? Добрыня, – хихикаю, – Ильич. Звучит! А дочку можно Марта! Или Злата, – сдавленно смеюсь, – будешь над Златой чахнуть, и не пускать ее гулять. Может, Евлампия? Или Феодора?

Пульс немного ускоряется, ему не нравится? Какая досада.

– Я считаю, Пафнутий Ильич – просто шикарно звучит! Согласен? А нет, нет! Я знаю! – набираю побольше воздуха и с пафосом, – Лионель! Как красиво! А главное, модно! Прям под уровень твоего пафоса, – хрюкаю, сдерживая смех и впиваясь взглядом в чуть дрогнувшие ресницы, – Лионель Ильич… пхх, – прыскаю, – Брежнев… хахаха!

– Ш-ш-ш! – раздается от медсестры в дверях, и я затыкаю рот ладошкой.

– Прости, прости, – машинально глажу Илью по волосам, его пульс тоже бодрый и веселый, ему нравится. Мне кажется, даже лицо просветлело и синяки уже не такие страшные, а может, это свет сделали ярче. – Мне очень нравится твое имя, – склоняюсь над Ильей, оглядываю такие родные, любимые черты лица. Меня захлестывает приступом неконтролируемой нежности.

Ее выплескивает, когда я мягко прислоняюсь губами к его закрытым векам, скуле, щеке. Ох уж эти гормоны и общая неадекватность на фоне стресса, нет логики в моих эмоциях. Придушу его когда проснется, а сейчас совсем немножечко полюблю.

– Воронов… – вздыхаю, – как нам с малышом не повезло, что ты такой красивый, но такой… – хочется сказать так много обидных слов, но они просто не лезут, – невыносимый.

И почему-то это слово звучит как признание в любви. И призыв к действию. И я наклоняюсь и прижимаюсь к его губам своими. Мои любимые, жадные, требовательные и невероятно ласковые губы. Они все такие же на ощупь, только не отвечают на поцелуй, не перехватывают инициативу, чтобы взять меня в плен и свести с ума поцелуем.

Чувствую на коже воздух, когда Илья вдруг делает глубокий вдох.

Проснулся?!

Резко отстраняюсь.

Но нет. Спит.

Медленно вздыхаю и вновь смотрю на сухие, чуть обветренные губы Ильи, на закрытые глаза с неприлично длинными ресницами. Наш ребенок будет очень красивым.

Целую его еще разок на прощание и убегаю, потому что время мое закончилось.

На следующий день я хожу еще трижды, но теперь беседую с Ильей о работе, пока умываю его лицо влажной салфеткой и смачиваю губы влажной губкой. Мне разрешили за ним поухаживать.

Обсуждаю, будто он бодрствует, наш главный проект – офисный центр, строительство, которого завершилось, когда начался наш роман. Здание уже готово, скоро должны будут начаться отделочные работы.

Это его детище, выстраданное, выгрызенное у чинуш, инстанций, донельзя жадных инвесторов.

Сколько сил и нервов Воронов потратил на здание, которое будет красоваться на одной из оживленных улиц, уму непостижимо. А на самые лучшие верхние этажи этого здания переедет вся наша компания. Но самое его любимое место в нем, это этаж руководства и его собственный огромный кабинет.

Именно со скандала с дизайном этого кабинета и начался наш роман.

Ведь проект кабинета разработала именно я, но любовь с этим дизайном случилась у Воронова не сразу. Сначала было увольнение…

И сейчас, когда все планы утверждены, чертежи, эскизы и визуализации засмотрены до дыр и пора приступать к воплощению, главный двигатель этого процесса лежит в коме.

– Ты должен очнуться, Воронов, и доделать его! Реализовать свою мечту! – уговариваю, – у тебя еще так много дел!

После этих разговоров мне вновь чудится, что Илья сжимает мою руку, пальцы чуть подрагивают. И нет, это не приступ, это маленькие, слабые, но совершенно точно его движения.