– Я договорился, ненадолго пустят, сказал, что ты его невеста.

Я машинально смотрю на свое кольцо, с какой-то стороны это правда, ведь предложение было и согласие тоже. Так что да, я, можно сказать, с ним помолвлена. Даже несмотря на то, что между нами произошло и его измену. Это очень странное ощущение, и я будто меж двух огней.

– По сути, это так и есть, – мы идем в отделение, меня все еще немного покачивает, но такой слабости, как раньше уже нет. – А с его родственниками связывались? Мне, может быть, нужно кому-то сообщить?

– Как только его оформили, активизировалась страховая, там есть экстренные контакты, они свяжутся сами. Я честно впечатлен, страховка у него по высшему разряду и стоит бешеных денег. Твой Илья хорошо зарабатывает.

– У него свой бизнес, он мой босс, – коротко говорю я и надеюсь, что Глеб не будет мне читать морали, как это сделал бы Руслан.

– Это ему на пользу, не придется выбивать квоты, если что, даже на серьезное лечение.

Мы останавливаемся у поста медсестры, и Глеб тихо с ней перешептывается, потом достает из шкафчика рядом одноразовый халат и бахилы для меня. Я облачаюсь, но, как только мы отходим в сторону длинного коридора, мне не терпится спросить.

– Глеб, скажи мне честно, все плохо? Ему действительно может понадобиться операция?

– На данном этапе нет, сейчас он стабилен, и препараты, снимающие отек, хорошо работают. Но человеческий мозг штука сложная, нельзя предсказать, какой будет эффект от нескольких ударов при аварии на то, каким он очнется. Нам остаётся только ждать и лечить его всеми доступными средствами.

– Звучит не очень, если честно, – вздыхаю я. Мы у нужной палаты, здесь большая, наполовину стеклянная дверь, чтобы можно было вкатить целую больничную кровать.

Глеб пропускает меня, открыв ее, и проходит следом. Внутри прохладно, полумрак и мягкий шелестящий гул многочисленных приборов и машин. В палате четыре койки, но заняты только три. И мне не хочется думать о том, что кто-то умер, пусть он поправился, и его перевели в обычную палату.

Илья оказывается на самой дальней кровати, возле окна, которое сейчас задернуто жалюзи, чтобы яркий свет не мешал пациентами. Хотя не знаю, реагируют ли они вообще на свет без сознания. Или в коме, как Илья.

– Не бойся, его можно трогать, главное не капельницу и трубки, – тихо говорит Глеб и встает у изножья кровати,  когда я подхожу сбоку.

Мне тяжело смотреть на Воронова вот таким, разбитым и раненым. Но удивительным образом, даже так он умудряется выглядеть так основательно и успокаивающе, будто не в коме, а в директорском кресле призадумался о важных делах и задремал.

Илья лежит на кровати, накрытый одеялом по середину груди, весь в проводах и датчиках, капельницы тянут к его венам прозрачные трубки, над головой мониторы, отмеряющие ритмичный медленный пульс.

Но высокий рост и сила в рельефном красивом теле Ильи сейчас не могут победить странное ощущение хрупкости его жизни в таком виде. Для меня это самый большой диссонанс, потому что Воронов это сила, стремительность, упрямство и власть. Но он так же смертен, как и все.

Смотрю на него, и меня разрывают противоречивые эмоции.

Инстинкты внутри меня тянут укрыть его своим телом ото всех невзгод, укутать заботой, согреть теплом. Может быть, это уже активизировался материнский инстинкт, а может, я действую на подкорке, как его женщина. Ведь до вчерашнего дня я считала его своим мужчиной.

Сложно не признаться себе в том, что я, как любая женщина, даже в романе, не предполагающем серьезного продолжения, уже спустя месяц воображала, что проведу с ним остаток своих дней.