Дум копошилось в голове без конца.
Может быть – я не актриса?
Эта застенчивость, эта боязнь сцены… Господи, правда, быть может – уйти, пока не поздно.
Но что делать? – я не способна ни к какому труду…
И потом – отказаться от сцены…
Нет, не хватит сил.
Зачем я так самолюбива…
Это же ужасно!
Сейчас съездила в театр – думала, может быть, Вас. там – нет никого. Пусто [в театре. – зачеркнуто] – только Владимир Иванович [Немирович-Данченко] и Мария Николаевна [Германова] занима[ются]338.
Грустно-грустно…
Я вся такая печальная…
Где она, куда девалась радость жизни?!
Как мне жаль себя, как жаль! – бесконечно…
Я уже обрекла себя на страданье, на вечную тоску…
Буду терпеть до весны.
Весна все покажет – стоит мне жить или прикончить разом.
Если бы, если бы можно бы забрать Вас., бросить все и уехать… далеко-далеко. Я [была. – зачеркнуто] бы согласилась расстаться со сценой, со своими, со всем. Я бы не задумалась ни на минуту.
Он – один.
Он – мое солнце, моя вера, мое – !
Скорее бы, скорее бы увидеть его.
Так беспокойно, так тревожно!
5 сентября [1907 г.]. Среда
. не видала вот уже 4 дня.
Тяжело. Тоскливо.
[Только бы он. – вымарано.] Он презирает меня.
Сегодня, когда ехали с Жанной [Коонен] по Столешникову переулку, встретили его. Он поклонился так хорошо, так ласково улыбнулся…
Я вся рванулась к нему, всем своим существом.
Я так тоскую по нему…
Тревожно мне, сумбурно.
Работы много, и на сцене, и в школе. Ничего что-то не клеится, одно отчаянье…
Застенчивость проклятая.
Начинаю стесняться все больше и больше. Это погубит меня…
А я чувствую в себе творческую силу, настоящую творческую силу. Если отбросить стыд – я артистка большая…
Вчера вечером говорили со Знаменским339. Он говорил, что на экзаменах я прошла первым номером и что, вообще, я самая талантливая в театре. Это порадовало.
Приятно было. И ведь все верят в меня… А я…
Господи… Я мечусь, разбрасываюсь, трачу энергию на свою огромную любовь и с ума схожу от [сознанья. – зачеркнуто] мысли, что из меня может ничего не выйти. Господи, научи меня, как жить?!!
Играть настоящую большую роль…
Играть роль в Художественном театре!
Боже мой, и вдруг случится какой-нибудь скандал – вдруг перед выходом со мной обморок или еще что-нибудь… Ведь я же погублю спектакль, погублю пьесу…
Конечно, я этого не переживу.
6 сентября [1907 г.]. Четверг
1 час ночи.
Сегодня такой радостный, приятный день. Сейчас так ясно на душе…
Словно ангелы поют…
Опять отошла вся, стала мягкая, хорошая…
Я верю ему…
Он сказал – «Я так люблю Вас сейчас…»
И в глазах светилась такая большая любовь…
Говорили в коридоре у лестниц. Я собиралась наверх, – он шел на сцену… Милый мой…
Запретил смотреть на [него. – зачеркнуто] себя. Нос раздулся, красное пятно огромное, неинтересный, и такой любимый… родной…
Единственный…
«Чувствует себя отвратительно».
Нина Николаевна [Литовцева] уезжает послезавтра.
Он так искренно обрадовался, когда увидал меня – ведь 4 дня мы не видались совсем.
«Сколько лет, сколько зим», долго жал мою руку, смотрел мне в лицо так ласково, так любовно.
[Третьего] дня Вахтанг [Мчеделов] сказал мне, что окончательно убедился сам в том, что Вас. побежден, хотя и носит имя победителя. Милый Вахтанг, сколько раз в тяжелые минуты он подбадривал меня, сообщая всякие свои приятные наблюденья и предположенья.
Любит, любит, любит…
Теперь это так ясно, так хорошо.
Прекрасна жизнь!
Сегодня на «Годунове» – выходило гораздо лучше. Василий Васильевич [Лужский] похвалил и за 11 картину, и за бал340.
Это подбодрило.