Я хотела бы быть похожей на нее, хотя Вас. ее не любит – и не признает большой актрисой.
Сулер сегодня отозвал меня в сторону, оглядел со всех сторон и сказал, что мне надо стараться быть «пожантильнее», потому что Станиславский находит, что я мало женственна.
Последнее время меня самое это как-то мучает.
Я не изящна…
Неизящная женщина лишена обаяния… А раз нет обаяния – нет настоящей, большой актрисы.
Вечер сегодня свободный, но все-таки пойду в театр.
Вас. – встретили сегодня с Кореневой днем на Петровке – мельком поболтали и разошлись.
Господи, как хочется поговорить с ним, много, как следует, как там, в Петербурге.
Нет, нет, не надо углубляться во все это, надо позабыть об этом – – вот главное – забыть об остальном.
Лгу сама себе…
Главное – не работа, нет, нет…
Напрасные слова…
Все равно, как ни внушаю себе, ничего не выходит.
В театре никого почти нет. Вас. тоже нет.
Увижу ли его хоть завтра?
Завтра днем большая репетиция Думаю, он зайдет.
Господи, Господи, когда же изменится что-нибудь? «Когда кончится наша нескладная жизнь»333 и начнется другая – хорошая, ясная?.. Когда, когда?..
Мне бы только спросить его скорее: «Все ли осталось так, как было?»
Ведь он скажет правду.
Конечно, мне он никогда не солжет.
Боже мой, Боже мой, откуда эти мысли все? – Всё по-прежнему, ничего не изменилось.
Он такой же, как был раньше.
Иногда мне приходит в голову – переменить тактику, держать себя с ним иначе, не выказывать ему этого своего «обожанья», всей этой силы, неудержимой страстности чувства, – а порой – это кажется избитым вздором, каким-то банальным приемом…
Нет, не могу я скрывать от него… Я люблю всем, что осталось во мне…
26 [августа 1907 г.]. Воскресенье
4 часа дня.
Опять убийственное состояние.
Вас. [зашел сегодня в театр. – зачеркнуто] на репетиции подсел ко мне и Гореву – поболтали немного, потом говорит: «Покажите-ка на свет ваше лицо…» Я повернулась лицом к свету. «Похудели вы ужасно… Нос длинный стал, как у меня…» Потом сидели, говорили, а я чувствовала опять «не то, не то»… Я подурнела, постарела, измучилась, он раскаивается, клянет себя, меня, чувствует себя связанным…
Ужасно…
Господи, Господи, помоги мне жить!..
Я не смогу.
Буду терпеть до весны.
Хоть бы он сказал, наконец, эту «правду»…
Ужасную правду, которую я жду как какого-то избавления…
27 [августа 1907 г.]. Понедельник
Вчера говорили с Вахтангом [Мчеделовым]. «Милая моя Аля, неужели вы думаете – я не вижу, как вы страдаете… вижу все». Советует написать ему письмо… открыть всю свою душу… [Полторы строки вымарано.]
Все рассказать без утайки.
«Прекрасное, красивое, талантливое существо полюбило такого же человека – прекрасного, талантливого…»
Господи, в том-то и дело, что я – не прекрасна, и не талантлива, и некрасива… Какое сравненье!
В сумерки завалилась на диван, закрыла глаза и унеслась мыслями в прошлое… Сколько я страдала в Петербурге – а теперь все, что там было, даже слезы мои, представляется мне блаженством и радостью. Тогда были надежды, ожиданье было, «будущее»… а теперь… темь какая-то… Пусто, пусто… Воспоминанья остались…
Забилась вся в маленький комочек…
Одинокая… тихая, как пришибленная.
Лихорадочно забилась мысль, душа затрепетала беспокойно…
Отчетливо издалека зазвучали знакомые слова…
Ярко звенели фразы – «взять бы вас с собой, увезти подальше, за границу, пожить где-то на берегу озера…»
Сказал ли бы он теперь то же?..
Чувствовала его ласки и вздрагивала вся, и душа стонала от отчаянья [и блаженства. –