Я сумасшедшая.
Я не умею ходить, путаюсь с руками, с ногами, не умею работать…
Нервы истрепаны, сил нет, слезы, слезы…
Господь так хочет…
Отказаться от сцены, уйти…
Если бы я была сильнее. Почему я не такая, как все…
Жданова…
В ней все – что я бы хотела иметь – красота, талант, фигура гибкая, изящная… У меня нет зависти к ней. Я люблю ее.
Она – моя мечта…
Быть может – год, другой, она полюбит Вас. Я благословлю их. Пусть она будет счастливее. Она будет любить его легко, изящно, с песнями и смехом серебристым; он – с яркими вспышками, немного ревниво, мучительно.
Боже мой, Боже мой…
«Красные пушистые розы…
Свежее утро…»
Это не повторится…
Нет, такие минуты не повторяются…
Милые красные розы…
Яркие, страстные…
Он любит…
Конечно, любит…
Он такой ласковый, такой добрый…
Как он встревожился вчера, когда я сказала, что «вывернула спину»…
Он сорвался с места так быстро, так порывисто подбежал ко мне, так заботливо расспрашивал. Но я представить себе не могу – как можно любить меня, я кажусь себе такой ужасно неинтересной…
Он должен, должен оставить меня скоро…
Иначе непостижимо это будет.
Он дал мне слово, что скажет правду…
Скоро, скоро это будет.
Он долго будет мучиться, [не будет знать, как подойти к этому, как мне сказать. – зачеркнуто] колебаться…
Он такой честный, благородный.
Весной – я уже буду
Какой-то ужас в этом.
Ведь, кроме него, у меня никого нет…
И вот – совсем, совсем одинокая…
И душа рыдает… безутешно…
Я, кажется, дала ему слово, что не убью себя, если он скажет «кончено»…
Не сдержать слова.
Господи, Господи…
Вся моя душа соткана из тонких ниточек страданья, и все они надрываются от плача, и душа бьется вся, трепещет судорожно. Весна…
Я представляю себе…
Небо чистое, аромат в воздухе, далекий дымчатый лес, темные поля широкие, радость и свет, песни веселые, яркие, звучные, серебряный смех ручьев…
И смерть…
Господи, прости меня…
Я брежу…
Но у меня так исстрадалась душа, я никому не могу рассказать об этом. Он бы понял меня, но ему я не хочу говорить о своем отчаянии, это ускорит конец – перед ним я должна быть веселая, радостная…
24 [августа 1907 г.]
Сегодня опять подошел, спросил про настроение, и когда я сказала «скверно» – скорчил нетерпеливую гримасу и так хорошо, хорошо сказал: «Ну зачем, не надо, Аличка!»
Разговор происходил в перерыве урока Владимира Ивановича [Немировича-Данченко], я стала восхищаться Владимиром Ивановичем, говорила о том, как он удивительно интересно читает.
«– очень увлекающаяся. Правда?»
«Ну, не очень…
А знаете, кем я последнее время увлекаюсь здесь, в театре? – Леонидовым…»
«Ну, правда? – Смотрите…»
Я рассмеялась – «Нет, от серьезных увлечений я, кажется, [обеспечена]».
Господи, если бы я разлюбила его, как бы он отнесся к этому? Тяжело ему было бы или только так, неприятно… Спрошу его…
Глупая я…
[Пока. – зачеркнуто.] Когда мы говорили, прошел Владимир Иванович мимо… Мне кажется, он знает…
Ах да, Андрюша [М. А. Андреева (Ольчева)] предупредила меня, что Фанни [Ф. К. Татаринова] за мной следит332.
Надоели они мне все!
Когда же, наконец, я отделаюсь от своей застенчивости?!
Ведь это – мука!
Третий год в театре, и боюсь пройти по сцене при всех. Ужас.
И потом – манеры, манеры.
Как много надо работать.
Господи, помоги мне стать большой-большой актрисой!
25 [августа 1907 г.]. Суббота
Сегодня был урок Москвина – читали басни. Сидела Ольга Леонардовна [Книппер-Чехова]. До сих пор сохранилось у меня к ней какое-то необыкновенное чувство, не знаю даже, любовь ли это, но что-то удивительно теплое, ласковое [